— Ну что, уже потекла? Ты ведь так на него все время течешь, блядь!
Первый порыв- вырваться… Я дергаюсь, но цепкие руки Арсена удерживают меня на месте, продолжая меня больно таранить.
— Двинешься, прикончу его, сука. И давай, изобрази подобие страсти, чтоб поверил, что тебе на пеня не посрать, — шипит он мне на ухо и вколачивается дальше. Я хочу плакать, хочу кричать, видя, как эти уроды насильно удерживают его впятером, заставляя смотреть на меня. А потом понимаю, что он уже даже не вырывается… Он смотрит на меня теперь не как на любимую, желанную женщину, которую надо спасти… Он смотрит на меня, как на мразь и суку… И в его взгляде осуждение, разочарование… равнодушие…ненависть… Это больно… Лучше бы Арсен убил меня… После смерти я бы получила избавление. А теперь мне всю жизнь жить с этой картиной перед глазами.
А я еще думала, что ужаснее быть не может. Наивная, глупая дура.
— А теперь слушай внимательно, Камила. Ты как хорошая девочка сейчас сама добровольно опустишься передо мной на колени и возьмешь мой член в рот. И будешь сосать его, хорошо будешь сосать. Так, чтобы я кончил как можно быстрее и ярче. Это в твоих же интересах, соска. Потому что все это время твоего красавчика будут хуярить по морде. И чем быстрее я получу оргазм, тем быстрее закончится его мордобой…
Тварь, тварь… Какая же он тварь… Я не выдерживаю, на глазах предательски проступают слезы… Но как только вижу, что один из мудаков заносит руку для первого удара по лицу Алмаза, делаю все то, что сказал мой проклятый муженек…
Я довела его до оргазма, задыхаясь и закашливаясь. Все это время Арсен грубо держал меня за волосы своей пятерней, со всей дури вколачивая себя в мое горло. От постоянных рвотных спазмов и сбивающегося дыхания я хрипела, непроизвольно пуская слюни, словно я бешеная собака. Он не дал мне отстраниться, даже когда кончал, сделал это намеренно мне в рот. Чтобы добить, чтобы унизить окончательно. Когда я все-таки смогла вырваться из его захвата, начав откашливаться и еле — еле подавляя рвотные позывы, небрежно похлопал меня по щеке, как хорошо принесшую мячик собачонку и ушел. А я долго не могла поднять глаза и посмотреть в сторону окна, всё сверлила одну точку на полу и чувствовала, как горят щеки, болит горло, саднит между ног, но самая сильная боль была не реальная, а моральная… Когда инстинктивно все-таки обернулась на окно, Алмаза и амбалов уже не было… Никого не было. Было только море, грозно гудящее в темноте, которому, конечно же, наплевать на меня и мой позор. Мою боль. Мою пустоту… за всю свою многовековую жизнь оно видело драмы и посерьезнее, чем эта…