— Я тебе покажу, как от дел отлынивать, да с мальчишками по лягушатникам барахтаться, мерзавка мелкая!
Потом изловчилась, поймала девчонку верткую за шкирку, домой притащила, и на неделю запретила на улицу выходить.
Сколько Дэни ни плакала, ни просила отпустить на смотрины с сестрой — все без толку. Мать была непреклонна, да и отец еще добавил, когда узнал о происшествии.
В то утро Тамилла была особенно прекрасна. Украсила волосы синими лентами, платье лучшее надела — голубое с цветочками маленькими. В темных, влажных, как у лани, глазах предвкушение светилось.
А Дэни сидела в углу у задней распахнутой двери и чинила одежду старую: где прореху заштопать надо было, где подол подвернуть, где рукав прихватить. Из открытой двери поддувало свежим воздухом, да гомон птичий доносился. И от этого еще острее чувствовалась горечь заточения. Эх, и далась ей эта речка! Зачем убежала с мальчишками! Сейчас бы могла с сестрой собираться, чудо смотреть.
Тамилла попрощалась с матерью, обняв нежно да ласково, подошла к Дэниэль, потрепала по макушке растрепанной, в щеку поцеловала:
— Не грусти, малышка! Будет и на твоей улице праздник, — а потом выпорхнула из дома пичугой звонкой, подбежала к телеге, в которую мерин их чубарый запряжен был, проворно забралась на нее и села рядом с отцом.
Медленно, словно нехотя, старый мерин с места тронулся, похрустывая суставами рабочими.
Тами обернулась и помахала рукой родительнице и сестре, стоящим в дверях. Девочка еле сдерживала слезы, порывисто вытирая глаза рукой и шмыгая носом, а матушка смотрела, прижав руки в груди, и нарадоваться на старшую дочь не могла.
Когда повозка скрылась за поворотом, строго произнесла, обращаясь к младшей дочери:
— Иди, шей!
Дэни, низко опустив голову побрела обратно в дом. Села на лавку возле стены, притянула к себе ближе ворох старой одежды и за иголку взялась. Пальцы колола да ойкала, потому что от обиды слезы в глазах стояли, собирались тяжелыми каплями, текли по щекам и, срываясь, на руки капали. От обиды горькой и негодования. До последнего ведь надеялась, что отпустит матушка с сестрой на деревенскую площадь. Но родительница была неумолима. Суровым взглядом косила в сторону дочери, горестно склонившейся над шитьем, но молчала, размеренно замешивая серый хлеб.
Когда время достигло полудня, сердце защемило от тоски. Большие Смотрины начались!
Сейчас одна за другой все девушки, достигшие девятнадцати лет, будут подходить к деревянному настилу, специально выстроенному на площади. Поднимутся по грубо сколоченным ступеням и приложат обе ладони к ритуальному Чий-маану — большому, идеально круглому камню, обретающему сакральную силу раз в год, в день середины лета.