И ведь заморачивалась же, заноза, отрывалась от мольбертика на пару часов раньше, возилась с этой чертовой пастой, ездила хрен пойми куда за шампунем — это была, между прочим, финская марка, и в “Пятерочке” её было точно не купить.
Как не кстати лезла в голову Ольга. С ней — так не работало, не было у неё такого задвига на том, чтобы его порадовать.
Деньги есть? Значит, пыль уберет домработница, а поужинать можно и в ресторане. Из всех проблем — только какое бы платье выбрать покрасивее.
А потом вскрылось, что просто радовать именно Давида Ольге и не хотелось. Когда вскрылось — это у них стало взаимно. А Надя делала это просто так. Сама. И после этого Давид слушал это её “мы только трахаемся” и с трудом не подпирал голову ладонью. Да-да, точно, богиня, позаливай еще.
И идиоту было ясно, что кто-то очень боялся довериться. Давиду. И честно говоря, не зря боялся ведь. Сейчас, после Надиной исповеди, все эти мелочи кажутся полученными незаслуженно. По одной простой причине. Надя-то Давиду доверилась, душу вон подставила со всеми своими больными местами. А у Давида по-прежнему есть невеста в Америке. Никуда он её не дел.
Давид откладывает отвертку и поворачивается к Наде. Она выглядит растрепанной — нет, не внешне, внешне не придерешься, все та же ведьма, которая даже с утра, нерасчесанная и ненакрашенная выглядит сексуальней Веры Брежневой. Но глаза красные, виноватые, и на мокром месте.
И вправду, на кой черт она ему? Вот она-то?
— Бросишь меня? — а глаза как у раненой лани, глядящей в глаза охотнику.
Он ведь не заслужил этого взгляда. Ни черта не заслужил, ни её оправданий, ни извинений даже.
Да — она обвинила его неправильно, не в том. Но это совсем не значит, что обвинять Давида не в чем.
— Поехали домой, — отстраненно выдыхает Давид, — тем более, Лису уже пора забирать, да?
Надя бросает взгляд на часики на своем запястье и торопливо кивает. У неё по-прежнему виноватые глаза. Встревоженные. Паникующие. И только даже потому, что он заканчивает этот разговор на такой ноте, можно сказать, что пороли Давида в детстве мало. Вот только продолжаться именно так, как оно есть сейчас, уже не может. И продолжать пользоваться Надей — Давид тоже не должен
Что ему точно по силам — определиться уже наконец, с тем, что необходимо, а что нет.
33. Вкус настроения — горький
Почему я ненавижу позволять себе чувства?
Потому что это гребаный ад при жизни.
Когда тебе шестнадцать-восемнадцать, и в твоей жизни происходит первая такая дофаминная атака, с зависимостью, бабочками в животе, когда в тебе сладчайшим эхом отдается каждый смешок “твоего навсегдашнего” (без комментариев, мы-то знаем, насколько оно “навсегда”, но кто докажет это себе в шестнадцать?) — это так пьянит, это так окрыляет…. И после одного разочарования ты скорее бросаешься в пучину новых отношений, потому что очень хочешь пережить это снова. И снова. И снова…