— Пошли чай пить, няня номер восемь, — ворчит она и глазом сверкает. Что в нём? Не понять. И я не уверена, что бабуля клей на стуле не разлила или в чай пурген не добавила.
Мы с ней одни, если не считать Дину Григорьевну, что орудует у плиты.
— У нас столовая имеется, — сжимает губки бантиком бабушка и царственно кивает головой кухарке. Григорьевна, вздохнув, накрывает стол в столовой, смотрит на меня жалостливо. Видимо, она бабку исчадием ада считает, хоть она по-прежнему больше на старенькую Мэри Поппинс похожа.
— Все спят ещё, — довольно жмурит глаза баба Тоня.
— И сиделка ваша? — что-то мне слабо верится, что ответственный работник будет дрыхнуть в семь утра, зная, что старушка поднимается ни свет ни заря.
Баба Тоня хихикнула.
— Я ей снотворного подмешала, — заявляет она беззастенчиво и простодушно. — Не подумай: там маленькая доза. Нечего меня пичкать этой дрянью, я и без их таблеток сплю прекрасно. А Селена хоть выспится. Она ж беспокойная — жуть. Доставучая. То одеялко поправит, то водички припрёт, думает, что оно мне нужно. А я и сама в состоянии справиться со всем. Я им не ребёнок, пусть что хотят думают!
— Так нельзя, — осторожно пытаюсь донести до неё очевидное.
— А со мной — можно?
Я пытаюсь спуститься на уровень ребёнка, который не понимает, зачем ему пить горькие лекарства или делать прививку, или зуб лечить. Баба Тоня сейчас, наверное, не очень отличается. Я помню, что она то «очень», то «не очень» адекватная, хоть по ней не угадаешь: старушка как старушка.
Я больше боялась, что она накинется на меня с расспросами или обвинениями. Но, может, всё ещё впереди. Не зря ж она меня в столовую утянула, подальше от ушей кухарки.
— У меня есть мама. Она у нас молодая и очень энергичная. Но, к сожалению, у неё высокое давление, поэтому ей нужно каждый день принимать лекарства. Если бы она этого не делала, мамы у нас могло бы уже и не быть. Я уверена: Селена Исаевна никогда бы не стала давать вам препараты, которые не прописал ваш доктор, Антонина Викторовна. А вы это сделали. Ну, если б так поступил Медведь или Ромашка — можно было бы понять. Они дети. Но вы же взрослая и очень мудрая женщина, правда?
Бабуля супит брови и ковыряется яростно в вазочке с вареньем. Намазывает сырник и поджимает губы.
— Не нужно делать из меня монстра, — бурчит она под нос, но в голосе её я не чувствую ожесточения. Она понимает, что поступила нехорошо. — Ладно, я всё поняла. Добрая ты очень, девушка Аня. Только Димку почему-то не любишь.
Ну, вот. Она подобралась к главному. К тому, зачем меня сюда вытянула. Я набираю полные лёгкие воздуха, чтобы… нет, не спорить. Не оправдываться. Нужно просто поставить точку.