На улице начинает темнеть. За последнюю неделю световой день прилично убавился.
Ловлю маршрутку и, откинув затылок на подголовник сиденья, смотрю в окно.
Только сейчас понимаю, что Андрей смог переключить меня. Вытолкнуть из разума тревогу. Последние часы я не вспоминала об отце и тех ужасах, что творятся дома. Мой разум был поглощен мыслями о перепалке с Панкратовым. Очередной близости, от которой по телу проносится россыпь мурашек.
Я боюсь и одновременно наслаждаюсь этим.
Скатываюсь к привычному самокопанию, но никак не могу вычленить суть. Чего я хочу?
Открываю входную дверь, мешкаю, прежде чем снять пальто. Прислушиваюсь. В квартире тихо. Бросаю сумку на самодельную банкетку и направляюсь в кухню. Очень хочется пить.
Перед глазами встает заплаканное мамино лицо, а сердце замирает.
— Что случилось?
Если это он, если это отец, я точно убью его.
В детстве меня часто посещали подобные мысли. Просто избавиться от него самым примитивным и древним способом. Стереть с лица земли, и тогда всем обязательно станет легче.
— Это он? — повышаю голос, но мама начинает отрицательно мотать головой.
Она давится собственными слезами, вытирая щеки и покрасневшие глаза бумажным платочком. На столе лежит десяток таких же скомканных и все еще мокрых салфеток.
— Нет, доченька. Дело не в отце.
— Тогда что произошло? — присаживаюсь напротив, сцепляя пальцы в замок, чтобы мама не заметила, как они дрожат.
Внутри меня вновь пробуждается страх. Его несоизмеримо много. Он преследовал меня всю жизнь, кроме последних четырех лет. Теперь же все начинается сначала.
— Просто… все одно на одно. Еся, меня сократили с работы.
— Как?
— Так бывает, родная. Так бывает.
Мама шмыгает носом и отворачивается к окну.
Долго смотрит на опустевший под вечер двор, а когда поднимается с места, уже не плачет.
— Все будет хорошо, — стискивает мои ладони, — не переживай. Я не хотела, чтобы ты стала свидетелем моей слабости. Найти новую работу не такая уж и проблема. Мне просто обидно. Столько лет…
К своему сожалению и стыду, я не собираюсь ее утешать, потому что просто не умею этого делать. Не могу. Это какой-то врожденный барьер. Неумение сочувствовать.
Я просто сразу же впадаю в ступор, за которым следует немота. Язык прилипает к небу, а в голове пустеет. Ни единой связной мысли. Вот как сейчас.
— Позову девчонок, а ты промой рис, будем есть.
Ужин проходит в молчании. Болтают только близняшки. Рассказывают о школе и прочей ерунде. Пока они делятся впечатлениями от пройденного дня, я ловлю себя на мысли, что не была в их возрасте такой легкомысленной. Не могла себе этого позволить.