Враждебность порабощённых к жизни является источником неиссякающей исторической силы теневой стороны истории. Вдобавок к тому, ещё и пьянство, эксцесс пуританства, представляет собой отчаянную месть жизни.
Любовь к природе и судьбе тоталитарной пропаганды является попросту прозрачной формой реакции на обречённость телу, на неудавшуюся цивилизацию. От тела не могут избавиться и, где не смеют нанести ему удар, восхваляют его. «Трагическое» мировоззрение фашистов есть идеологический мальчишник накануне реальной кровавой свадьбы. Те, кто там возносят хвалу телу, гимнасты и скауты, издавна были как нельзя более сродни убийству, подобно тому, как любитель природы — сродни охоте. Они смотрят на тело как на подвижный механизм, с деталями на шарнирах, а на плоть — как на обивку скелета.
Они обращаются с телом, обходятся с его членами так, как если бы они уже были отделены от него. Еврейская традиция способствует измерению человека метрическим способом, потому что они обмеривают покойников для гроба. Это как раз то, чему с радостью предаются манипуляторы телом. Они измеряют других, сами того не ведая, взглядом гробовщика. Они выдают себя, когда сообщают результат: они называют людей длинными, короткими, тучными и тяжёлыми. Они интересуются болезнями других, за едой они уже подкарауливают смерть сотрапезника, камуфлируя свои намерения сочувствием к состоянию его здоровья. Язык отражает это. Языком прогулка была превращена в движение, а пища — в калории.
Статистикой смертности общество низводит жизнь до химического процесса.
В адском унижении заключённого концентрационного лагеря, которое без какого бы то ни было на то рационального смысла современные палачи добавляют к смерти под пыткой, наружу прорывается несублимированный и всё же вытесненный бунт запрещённой природы. Во всей своей чудовищности он обрушивается на мучеников любви, так называемых сексуальных преступников и развратников, ибо пол является не редуцированным телом, экспрессией, тем, чем оказываются они отчаянно одержимыми. В свободной сексуальности убийца страшится утраченной непосредственности, изначального единства, в котором он уже более не способен существовать. Она есть то мёртвое, что восстаёт и живёт. Он превращает тогда все в одно тем, что обращает его в ничто, потому что ему надлежит удушить это единство в самом себе. Жертва представляется ему жизнью, жизнь должна быть сломлена, а во вселенной не должно остаться ничего, кроме праха и абстрактной силы.