— Зачем же мы остановились? — голова кружилась и меня слегка пошатывало.
— Мне нужно, чтобы ты поняла одну простую истину, — он смотрел холодно, как самый требовательный жрец Пречистой.
— Какую? — я решительно не понимала, чего от меня хотел добиться батюшка, разговаривая загадками. Но такая манера речи, поговаривали, его давний конек.
— Милосердие — обоюдоострое оружие! — лорд Сарф указал на громаду черного бора, припорошенного снежным саваном, откуда тянулся кровавый след. Я вздрогнула от пронзительного рева охотничьего рога. За деревьями послышался собачий лай, топот лошадиных копыт, крики людей, треск ломаемых веток.
Охота!
Из-за кустов выскочили борзые и понеслись в нашу сторону.
— Давай, беги! — стала я толкать оленя в мягкую морду, схватилась даже за рога, в попытке его увести. — Тебя растерзают! Беги же! Ну-у…
— Уже поздно, — от спокойных слов отца, я чуть было не взвыла. — Надо было добить…
Зверь попытался встать, но копыта проскользнули по сокрытому под снегом льду. Только подняла глаза, как из леса вслед за псами стремительно выехал всадник.
Поднимая клубы искристого снега, с кабаньим копьем наперевес он мчался прямо на нас! Меня передернуло от недоброго предчувствия. За ним тут же из леса показалась кавалькада сопровождающих. Все были явно благородных кровей, разодетые сплошь в меха соболиные, шапки песцовые. Разогретые, разъяренные, жаждущие добычи и крови.
— Прости, — прошептала животному, глядя в глаза, — теперь я тебя не спасу…
3.4
Рядом с нашими ногами легли три стрелы. Всадник наехал, не жалея коня, оттесняя нас от умирающего оленя. Отец успел меня оттащить от животного в самый последний момент. Я бы закричала, будь у меня силы, но сил не было. Не могла даже сопротивляться стальной хватке лорда Сарфа.
Собаки плясали вокруг и лаяли, не решаясь приблизиться. Всадник ловко выпрыгнул из седла, сбрасывая меховую накидку, поигрывая копьем и желваками на распаренном, ко будто обтянутом ремнями лице. Свинцовые глаза были такими же пронзительными, как у отца, но в них играла какая-то необузданная жажда крови. Он посмотрел на меня исподлобья:
— Никак, браконьеры в моем лесу, — мягкий и глубокий его голос не вязался с внешностью, — Сегодня, видать, у нас два праздника: пир в честь славной охоты, и повешенье оборванцев. Как думаете, здорово же они будут болтаться, скажем, вон на том дереве?
Он обернулся к своим сопровождающим, те, распаленные скачкой, занялись хриплым смехом. Отец заслонил меня плечом:
— Побойтесь Всевышней, славный владетель, мы всего лишь странники, ненароком забредшие на ваши земли.