К своему ужасу, я чувствовала, что с каждым днём скатываюсь в какую-то пучину мрачности, беспричинной тревоги и усталости от всего. Из жизни уходили краски, тоска заполняла всё моё существо, и стоило больших сил притворяться при встречах с людьми, даже с Дэйсом. Возможно, друг и заметил бы моё состояние, но он был сильно занят в последнее время, а чем - не рассказывал.
Мама тоже стала тревожиться моим искусственным улыбкам, но я была здорова. Снова поднялся разговор об уходе со службы, конечно, бесполезно. Я совершенно не хотела рассматривать альтернативу.
В конце концов, в ближайший выходной отец вывез нас с Рессом за город, где шумели от ветра деревья, колосились поля, и Ресс носился во всю прыть, как бывало в Южной.
Мы разложили пледы и расставили еду из корзинки, заботливо собранной мамой. И говорили, говорили, говорили... А Ресс периодически подбегал, проверял меня и, убедившись, что всё в порядке, снова исчезал по своим интересам.
Вот тогда мне действительно удалось немного расслабиться. Папа рассказывал, что есть такой эффект - напряжение боя. Люди, пережившие длительную угрозу жизни и серьёзные потери, бывает, долго не могут вернуться к ощущению безопасности и привычной действительности.
- И как с этим справиться, пап? Как ты сам переборол? - заинтересовалась я, потому что в рассказе уж очень сильно ощущалось пережитое.
Отец смущённо усмехнулся:
- Догадалась, умница. Не знаю, подойдёт ли тебе мой способ, но я начал рисовать. Смейся сколько хочешь.
Мне было несмешно. Очень давно не хотелось даже улыбаться. Но отец смог меня всерьёз заинтриговать.
- Прямо настоящие картины? Можно посмотреть?
- Они все уничтожены, - улыбнулся отец, - но оно и к лучшему. Знаешь, никому раньше не рассказывал. Даже Ваюте, благо, это до встречи с ней было. Первая такая картина была... выпуклая.
- Это как?
- Я смешал много тёмных оттенков, но все они казались мне недостаточно чёрными, слишком плоскими. Тогда я стал рисовать поверх них кровавые отпечатки подошв и ладоней, длинные красные полосы, как от перетаскивания смертельно раненных. И снова накладывал на холст всё больше и больше черноты, а потом вспорол его боевым ножом. С последующими полотнами было уже легче. И в какой-то день я вдруг увидел, что на изображении появились светлые мазки.
Мы помолчали.
- Больше ты не рисовал?
- Потом я встретил твою маму.
- А дальше что было? - с проснувшимся любопытством спросила я.
- Я был младшим сыном, которому не светило никакого наследства, кроме аристократического имени, и знал, что военная служба - опасное для жизни занятие. Ваюта училась в академии магии, очень мало рассказывала о себе, зато великолепно изображала полное равнодушие к светским правилам и старпёрским предрассудкам, как она это называла.