– Как ясновидение. Я поняла. – Она касается анха на шейной цепочке.
– Да, это сложно объяснить. Светишь мне в глаз голубым лучом…, и я, как по волшебству, понимаю, что он голубой.
Мира тяжело вздыхает и снова плюхается на кровать. Мимо проезжает машина, и ее фары сквозь шторы освещают статуэтку на книжной полке – сидящую в позе лотоса женщину с головой шакала с обнаженным под одной из грудей священным сердцем. Очень модно и синкретично. Как‑то раз Мира с невозмутимым лицом заявила мне: «Это моя душа, которая передавалась от одной инкарнации к другой. Раньше она принадлежала Моцарту, а еще раньше – Клеопатре». Надпись на основании гласит: «Будапешт, 2005». Но самое странное – это то, что статуэтка устроена наподобие матрешки: внутри души Миры есть еще одна, в той третья, а в третьей – четвертая. – Последняя – это просто мертвое дерево, – сказал я. – Внутри нее ничего нет. Тебя это не беспокоит?
Сосредоточившись, я снова пытаюсь вызвать в сознании увиденный образ. Пластырь постоянно замеряет диаметр зрачков и фокусное расстояние хрусталика в прикрытом глазу – которые самопроизвольно повторяют аналогичные показатели открытого – и в зависимости от этого подстраивает синтетическую голограмму. Благодаря этому изображение всегда находится в фокусе и никогда не выглядит слишком ярким или, наоборот, тусклым – вне зависимости от того, на что смотрит неприкрытый глаз. Ни один реальный предмет так бы себя не повел; неудивительно, что мозг так быстро списывает его со счетов. Даже в первые несколько часов – когда я без труда видел эти образы поверх всех остальных предметов – они напоминали, скорее, яркие умозрительные картинки, чем фокусы со светом. Теперь же сама мысль, что я могу «просто взглянуть» на голограмму и автоматически ее «увидеть», звучала нелепо; в реальности это больше походило на попытку догадаться о внешнем виде предмета, ощупывая его в темноте.
Вот что я себе представляю: хитроумные ветвления разноцветных нитей, мерцающих на фоне серой комнаты – как пульсации флюоресцентного красителя в тончайших венах. Изображение выглядит ярким, но не слепит глаза; я по‑прежнему вижу тени вокруг кровати. Сотни ветвящихся узоров мерцают одновременно – но большинство их них слабы и очень быстро гаснут. В любой конкретный момент преобладают, пожалуй, десять или двенадцать образов – каждый из которых ярко вспыхивает примерно на полсекунды, после чего все они гаснут, уступая место другим. Порой мне кажется, что один из таких «сильных» образов вызывает соседний прямо из темноты, напрямую передавая ему свою мощь – а иногда оба загораются вместе, сплетаясь запутанными краями. В другие моменты сила, яркость, возникает как будто бы из ниоткуда – хотя время от времени и замечаю на заднем плане два‑три едва различимых каскада – настолько слабых и быстрых, что за ними почти невозможно проследить взглядом – сливающихся в единый образ в яркой и продолжительной вспышке.