Впоследствии, уже в своей собственной комнате, у него появилась кровать с пустотелыми металлическими стойками; их пластиковые наконечники легко снимались, благодаря чему он мог закидывать внутрь изжеванные огрызки карандашей, булавки, скреплявшие свежекупленные школьные рубашки, хитроумно обернутые вокруг картонных упаковок, гвозди, погнутые неудачными ударами молотка в попытке выложить на дровах рисунки из цинка, кусочки гравия, попавшие ему в обувь, засохшие сопли, которые он выковыривал из своего платка, и крошечные шарики, скатанные из клочков бумаги, на каждом из которых значилась фраза из четырех‑пяти слов, выражавших то, что казалось важным на тот момент – целая летопись его жизни, нечто вроде керновой пробы, обнажающей срез геологических слоев, которая бы обрадовала будущих археологов куда больше, чем любой дневник.
Но была в его памяти и другая картина, в которой он откуда‑то снизу спросонок глядел на разбросанную по полу одежду, в арендуемой комнате, где не было кровати как таковой – только складной диван. Этот образ казался таким же далеким, как воспоминания о детстве, но что‑то заставляло его обрисовывать комнату все бо́льшими подробностями. На столе стояла печатная машинка. Он чувствовал запах ее ленты, видел коробку, из которой ее достали – она стояла на полке, в углу с канцелярскими принадлежностями; на синем фоне виднелись белые буквы, но ему никак не удавалось ухватить составленные из них слова. Он всегда охотился за черными лентами, но ассортимент большинства магазинов ограничивался черно‑красными. Кому вообще может потребоваться что‑то печатать красным?
Сменив ленту и вытирая перепачканные чернилами пальцы о выброшенную страницу, он знал, что вся эта сцена была анахронизмом, и попытался проследовать за этим озарением до самой поверхности, как ныряльщик, погнавшийся за мимолетным проблеском далекого Солнца. Но что‑то тянуло его вниз, приковывая к холодному деревянному стулу в той самой комнате без отопления, со стопкой чистой бумаги по правую руку, кипой напечатанных листов – по левую, и корзиной для мусора под столом. Ему позарез нужно было поразмыслить о том, как завиток буквы «е» иногда превращается в сплошной черный овал, заставляя его прочищать все литерные рычаги старой футболкой, смоченной в денатурате. Он боялся, что если бы не подумал об этом сейчас, то в будущем такого шанса могло и не представиться.
Вопреки всем советам, Адам решил посетить похороны старика.
От этого его отговаривал сам покойный. – К чему создавать проблемы? – спрашивал он, лежа на больничной койке и сверля Адама взглядом, от которого становилось не по себе – столько в нем было вампирской жажды, которая только крепла с приближением конца. – Чем чаще ты будешь тыкать их в это носом, тем выше шансы, что они захотят поквитаться.