— Ну, скажем, каток не такое уж горящее дело... — Силкин помолчал. — А почему бы колхозу не помочь школьникам в постройке интерната?
Квасников задумался:
— Ну это не я один решаю. Это можно только на общем собрании...
— Вот вы и поставьте этот вопрос на очередном собрании колхозников. Ведь их же дети учатся и живут в этом сарае. Кстати, вы давно были в интернате?
— Давненько...
— А вы загляните туда как-нибудь... Хорошо бы до собрания, чтоб убежденней говорить. И нас на собрание пригласите. Договорились?
— Ладно...
Колхозное собрание проводили в избе у Матрены Луневой, одинокой старой женщины, которая, говорили, дальше Никольска за свою жизнь никуда не ездила. Дом ее в Заполье любили за приветливость и простоту. Иные хозяйки не заводили широкой дружбы, не любили большой привады, после которой надо и пол мыть, и прибираться; обходились несколькими подружками, с кем и язык почесать можно, и в расход большой не входить. А у Матрены всегда гуляли людно, и пиво часто варили у нее. Домашней работы она не гнушалась. Жила небогато, но всегда здесь можно было рассчитывать на пяток горячих картофелин и ведерный самовар, который ставила Матрена раза по три на день, потому что захожих у нее всегда было вдоволь, да и сама любила попить чайку с постным сахаром.
Каждый год Матрена пускала к себе на постой школьников, которым не хватало места в интернате. Денег ей за это никто не платил, да она и не взяла бы, потому что пускала ребятишек не для выгоды, а для веселья. Ребята над ней частенько подшучивали, подсмеивались, но она никогда на них не обижалась, напротив, всем хвалила их и выгораживала, когда деревенские бабы приходили жаловаться, что-де опять из огорожи батоги повыдергивали или поленницу раскатили.
— Нет, это не мои, не мои, девка! И не споруйся, не мои. Мои ребята этого не удумают, — убежденно защищалась Матрена Лунева, а дома после долго не могла успокоиться и ворчала: «Житья ребятам нету. Видят, что без отцов, без матерей, так все давай на них и вали. А робята вон какие уважительные: ни за что ни про что мне, старухе, дров нарубили да на саночках к дому вывезли».
А ребята Матрене всегда попадались самые озорные.
Матрена была глуховата, и у нее часто болела голова: не однажды она падала в подпол и с печи. Лечить эту боль сама приспособилась — никто ей не подсказывал — вкладывала в уши ватку, смоченную камфарой. И все говорила, что хорошо бы расстараться нюхательным табаком: тот еще лучше помогает.
Ребята как-то натолкли ей черного перцу: на, мол, баушка, нюхни табачку, раздобыли для тебя. А она, во всем доверчивая, и правда затянулась, да как запрыгает: