Она поглядела на Мишу:
— Это ты в таких штанешках-то и ездил тонюсеньких? Ой, робята! Все форсите, а надо теплей одеваться: глядите, дозакаляетесь... Вот был бы женат, так баба-то не опустила так в экий мороз. Нет, надо, коли, скорее самовар наставлять, отогреть тебя. А ты, Игоряха, с книжкой двигайся под иконы. А то бы и отдохнул, дал глазам переморгаться. Все сидишь насугорбленный и ходишь эдак же, согнувшись. А вон братец-то у тебя, погляди: как стопочка!
Марфа Никандровна сперва принесла с мосту соленых волнух, полчугуна утрешней картошки и поставила на стол.
— Вот. Ешьте, кому охота посолиться. — Перевернула самовар и потрясла его над старым ведром, вытряхивая золу. — Грибы-то с леденьями, осторожней ешьте, пусть пооттают, — предупредила она. — Ты, Михаил, видно, невесело съездил на Борок? И есть не хочешь. Ну, я вот сейчас тебе чаю начижу. Уж не заболел ли?
— Да нет, спать хочу. Натрясло да... и вообще.
— А вон Таиска поднимается, ты ложись на ее место. Холод-то из тебя выйдет, полегче и станет. Вздремни ненарочно, вздремни.
Ему сразу начало что-то сниться, хотя он еще слышал, как за обоями шуршали тараканы, а по углам — мыши, на зиму перебиравшиеся поближе к теплу. Сначала он ходил по каким-то гнилым и шатким мосточкам над зеленой стоячей водой, а из воды, затянутой дурной травой и ряской, высовывались большие лягушачьи головы и бесшумно открывали и закрывали широкие безобразные рты.
Потом он провалился в воду и, дрожа от омерзения, увязая все глубже в этой хлюпающей грязи, изо всех сил рванулся п выбрался на берег, оставив туфли в затхлом, пузырящемся болоте.
С печи Миша слез весь в поту и пошел к умывальнику ополоснуться. Чай уже отпили. В избе, кроме Мани, были еще двое Марийкиных ребятишек. Но вот дверь снова открылась, и вошел Гришка.
— Закрывайте двери! Ишь холоду сколько напустили. Только боркотят дверями, туда-сюда торкают, переходят. Как почту гоняют. Не дали учителю поспать, — ругалась на них Марфа Никандровна.
— Да я отдохнул. Только все сны какие-то снились...
— Дак и хорошо! Выспался и картинок нагляделся, — засмеялась хозяйка.
— Да больно невеселые картинки... — помотал головой Миша.
— Ой, мне вой тоже вчера сон то какой приснился... Будто поймали меня мужики и хотят съесть. «Ела мясо?» — спрашивают. «Ела», — говорю. «Ну, дак теперь мы тебя будем есть». Я им говорю: «Ой, вы, мужики! Да много ли во мне мяса? Не живала на веку хорошо-то: все репа да картошка. А тут разок удела кусочек телятинки — вы меня сразу и есть». Подумали, посовещались — и отпустили. Только напоследки матом облаяли, дураки, — и сама над собой засмеялась, — какая уж тут наедуха — росла все в недостатках... Вот как трудностей черпанула, все горя перенесла. Как-то налогу пятьдесят кило одного мяса наложили. Где их взять? Увижу, как начальство идет, так запру дом, да сама куда-нибудь бегом. И домой не ходишь не по одному дню, пока все не уедут. А то на лесозаготовках тюрились. Ой, было: христов вечерок, проклятое утрецо... Шла домой, дак качало. Подержишься за деревину, постоишь, да и дальше. А на окопах-то...