— Нет, не буду...
— Давай-ко слезай, Михаил, да выхлебай тарелочку, а напоследок еще кашей пригнети. И добро будет!
— Сколько раз говорил я тебе: пей, но не глупей, — наставлял Силкин.
— Ты-то бы хоть помолчал, — защищался Миша, — не мог одеяла взять. Тоже, видно, хорош был. Да и с директором бузу затеял.
— Хорошо хоть челядешки-то не было, домой убежали, ничего хоть они не видели, — говорила Марфа Никандровна, — ас нашим директором разругаться недолго. Или уж надо терпенье стойкое. Не зря говорят: пьян, да умен — два угодья в нем. Николай-то Степанович не умен пьяной.
— А трезвый? — спросил Силкин.
— Да и с трезвым большое сердце надо. У меня ведь сперва-то стоял интернат, девочки жили. А мы с Таиской на кухню перешли. А у самого директора вторая половина в дому пустая все время, а он вам не отдал. Ну ладно, бог с ним... Сулил, что и дрова будут, и деньги за каждого по три рубля платить станут, и керосин выделять, а все обманывал старух. Такой скрежетина. Уж всего-то мне за техничество платит сорок рублей, а в летние месяцы половину скидывает. Только двадцать рублей платит. Нечего, мол, летом тебе в школе делать, в колхозе подработаешь. А я на школу и сено кошу, и в огороде работаю, да и после ремонтов убираю. Дак не мене работать приходится, чем с ребятишками. А вот надо старухе досадить... Нет, я и рядовая, а за его бы, за учителя, не пошла...
— Он сначала-то был скользкий, как обсосанный леденец, а теперь ясно, что он собой представляет, — сказал Коля Силкин.
— Ладно бы с нами, с колхозниками; а с вами-то, учеными людями, чего заноситься да задориться. Ведь уж немолодой, почти лысый мужик, понимать должен.
— Не каждая лысина, Марфа Никандровна, — признак большого ума, — назидательно проговорил Коля, и старушка звонко засмеялась, засверкала голубыми глазами. — И не будем о нем много говорить. Давайте лучше чай пить.
В школе никто не вспоминал о клушинском торжестве и тем более его финале. Учителя на переменах старались не задерживаться долго в учительской, а если и оставались, то занимались проверкой тетрадей или готовили к следующему уроку карты, схемы, пробирки, колбы.
К Галине Ивановне, некоторое время носившей синяк под левым глазом, вернулась прежняя миловидность и приветливость.
У ее мужа в последние дни появилась на лице нездоровая одутловатость, и Миша подумал: уж не начал ли директор с горя попивать. Раньше у него припухлыми были только веки, а теперь надулось все лицо. Не с добра это...
Миша с любопытством наблюдал за ним. Николай Степанович приходил теперь в школу в белой рубашке с галстуком, в новых бурках. Говорил мягко, двигался осторожно. Миша долго не мог уловить, что в нем изменилось, и лишь потом понял. Шея и лицо его сильно обветрели и загорели, но по горлу от подбородка проходила полоса незагоревшей кожи, и это придавало ему сходство с кошкой. К тому же он начал отращивать усы. И были они у него редкие и бесцветные.