В доме долго молчали, потом послышался разговор: похоже, Галина Ивановна внушала что-то мужу, и Николай Степанович, брякнув задвижкой, вышел.
— Устраивайте ночевать, товарищ директор, — сказал Силкин, — мы у вас на производстве, и вы за нас несете ответственность, как бы к нам ни относились.
— Домой ко мне вы больше не войдете никогда, а ночевать я вас устрою. — В голосе зазвучала угроза.
И оп повел их к интернату. Ученики на выходной разошлись по домам; Николай Степанович отпер двери и тут же ушел обратно.
Проснулись практиканты от холода. Спали они на одной кровати — спина к спине, накрытые своими пальтишками. Не догадались взять шерстяные одеяла с других коек. Снег, начерпанный ими в валенки, даже не подтаял.
— Ждала я вас, ждала, — рассказывала на другой день Марфа Никандровна, — и пошла к Анатолию Леонидовичу. Достукалась, сам-то он спал, а Василиса Петровна сказала, что не знает, где вы. Мы, мол, уходили, так они за столом еще сидели. Опять подождала я, нет моих робят! Надо идти: грех да беда не по лесу ходят, а по добрым людям. Засветила фонарь, пошла. А мороз-то эдакой — кошка весь вечер с шестка не сходила, да и темно, боязно. Нет, гляжу, на дороге никто не лежит, и в домах школьных огни погашены... Ну, думаю, директор у себя оставил. Пригрузило маленько робят — и не пошли домой. Я и его самого одинова еле допровадила до места, эдак накозокался; думаю, укладет ребят, сам понимает. А ведь мне ничего Василиса-то Прекрасная не сказала, что у вас с директором расщепленье такое вышло... Толкнулась к Василию Егоровичу, он тоже спал пьяной... Приревновал, ну-ко, директор-то к жене?
— Приревновал, — подтвердил Силкин, отогреваясь вместе с Мишей на печи.
— Ой, ему ли уж, крокодилушку, прискребаться бы к добрым людям... Ладно бы у самого никакого озадья не было... Сидел бы да не кукарекал!
Миша лежал молча, ему было опять тяжело. И больше всего стыдно перед Марфой Никандровной. Что она подумает о них?
А она уже протягивала ему на печь бутылочку с нашатырным спиртом.
— Ha-ко вот, нюхни, угар-то им хорошо вышибает.
— Дай, Марфа Никандровна, и я нюхну, — попросил Силкин. — Ну и шибает! Сразу похмелье в одну сторону, а сам в другую.
— Погодите, робята, чичас погрею супу, подкормлю вас, поотвалит, может. А то наш-то с похмелья не ест ничего, так его больше и карает. Вишь, весь, как береста, побелел и глаза к потолоку закатил...
— Ничего, Марфа Никандровна, так скорей до ума, — злорадствовал Силкин.
— Не буду больше, — каялся Миша еле слышно и верил своим словам.
— Неужели? — издевался Силкин. — У меня, конечно, нет права вам не доверять, но нет причин и верить.