Хорошо, когда в доме такие высокие окна, как у нас, и нет занавесок. Вечером лежишь в постели и видишь над собой деревья. Будто на поляне на спине лежишь.
Но скоро сквозь льдистый блеск темных стекол уже ничего не видно. Я поворачиваюсь на бок и прислушиваюсь. Тихие звуки живут в комнатах: что-то шуршит, слабо потрескивает, это остывает фитиль только что потушенной керосиновой лампы. Бабушка в своей комнате нет-нет да вздохнет, а за стенкой шелестит шепот: мама с папой разговаривают. Они-то разговаривают, а мне скучно.
От скуки я стала представлять, как спит наш дом. Если снять с него крышу, будто крышку сундука, окажется, что под крышей ячейки-коробочки, похожие на соты. Я видела такие на пасеке. Не те, в которых мед, а те, в которых растет пчелиная «детка» — личинки… Из них потом вылетят рабочие пчелы. И в нашем доме ячейки, в них, в этих коробочках, спят теплые люди. Такие же теплые, как я сейчас под одеялом.
В нашей квартире три коробочки-ячейки: маленькая, где папа, мама и малыш Толик, большая, где я одна, и длинная, узкая — это столовая, и здесь бабушкина кровать, тоже узкая, длинная. Бабуся моя сама такая: высокая и худенькая. В квартире рядом спят агроном Николай Михайлович, огромный, как Котовский, и такой же бритый; его жена — ветврач Роза Ивановна, у нее очень интересные руки — короткие, толстые, и держит она их чуть на отлете, поэтому похожа немного на пингвина. Дочка у них маленькая, о ней думать неинтересно. Зато если снять с дома еще и наш этаж, то откроются очень даже интересные ячейки.
Во-первых, Шуркина семья. Шурка — это моя лучшая подружка вместе с Аськой, но Аська в своем доме живет, не в нашем.
Нам с Шуркой здорово повезло, — моя кровать стоит у той же самой стенки, что и ее, прямо над Шуркой я сплю! Надо» бы пол просверлить и нитку туда к Шурке спустить: ночью раз-раз! — дернул, и все.
Или разговаривать через эту дырку.
Шурка спит со своей младшей сестрой. У нее две сестры и два брата. Все младшие, а она старше даже меня на целый год. У нее совсем белые волосы и смешная верхняя губа, приподнятая домиком, пухлая, и всегда на ней трещинка. Часто, когда Шурка смеется, из трещинки мелкие росинки крови выступают. Ей все уже тыщу раз твердили: не лижи губу! А она лижет да лижет.
Да, у Омелиных в ячейках много народу: ребята да еще мама с папой. Ну, ребята… Из них только Андрюшка стоящий. Он всегда с нами ходит. Ему лет пять. А остальные — мелочь.