Да, мы все готовы! И вот — наконец! — голос предупредил, что сейчас выступит товарищ Молотов. И Молотов сказал то, что, конечно же, с самого начала знал голос, потому и был такой необычный. «…Вероломно… Фашистская Германия… Бомбили Киев…» Я выслушала все до самого конца, до слов: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Я подождала, не скажут ли еще что, но снова прохладой полились позывные…
Э-е! Как я неслась к клубу! Война! Сердце колотилось от какого-то непонятного восторга — то ли ужас, то ли радость: ведь первая, первая узнала! Сейчас как скажу!
Еще издали у клубного крыльца узнала по белому платью маму. Загнувшись, она помогала Толику делать очень важное дело.
И я издали закричала:
— Мама! Война! Молотов сказал! Бомбили Киев! И еще!
Мама испуганно подхватила Толика на руки, будто кто собирался его укусить, прижалась к нему лицом.
— Даша! Фашисты, да?
— Ага! Германия!
— Господи! Все-таки… Все-таки… — бормотала мама, скоро-скоро, почти бегом всходя на крыльцо клуба. Я бежала за ней. В открытую дверь бильярдной увидела папу и, обгоняя маму с Толиком, кинулась к нему, повисла на руке, держащей нацеленный на шар кий:
— Пап, война! С фашистами! По радио!
Папа крепко, как мама Толика, свободной рукой прижал меня к себе и заговорил громко, властно, точно, как тот голос в приемнике:
— Товарищи! Дочка принесла известие. Она слушала по радио сообщение: фашисты развязали войну! Нужно быть готовыми…
Я не дослушала, к чему нужно было быть готовыми, и побежала искать своих — Шурку, Кольку Зайкина. Они еще не знают! Я их нашла тут же, но они уже откуда-то знали! Народ быстро расходился из клуба. Шума не было, стоял какой-то глухой гул, будто из-под земли.
Почувствовав, что сейчас взрослым не до нас и что нам ничего не будет, мы побежали за кулисы на сцену, куда нас обычно не пускали. А нам давно туда хотелось. Но смотреть там оказалось нечего. В узком проходе между кулисами и стеной валялись поломанные стулья, стояло разбитое трюмо, несколько пустых бочек. Мы вылезли на сцену и остолбенели: в зале пустота! Бросились к дверям — заперты. Мы залезли на высокие подоконники, глянули в окна — возле клуба ни души. Отчаянно стучали мы в рамы и двери, пока Колька не догадался вынуть стекло, отогнув маленькие гвозди, закреплявшие его в раме.
Когда мы наконец очутились на воле, что-то странное поразило нас всех. Что-то было не так в привычном виде поселка. И мы притихли, озираясь по сторонам, пытаясь понять, что же случилось? А-а-а…
Тишина-а-а! Тишина — вот что случилось. Такая тишина, будто при солнце, при синем небе стоит ночь.