С тех пор митинги пошли каждый день. И каждый день я спрашивала папу: «Сегодня провожаем? Сколько?» И папа называл все большее число: пять, семь, десять. В следующий раз, когда пришло десять повесток, митинг уже не собирали. А однажды провожали сразу двадцать пять человек. Машины, которые их увозили, подняли такую пыль, что казалось, она так и не осела совсем и притушила немного блеск солнца. Наверное, потому так казалось, что очень печальными сделались лица у тех, кто остался на площади, когда ушли машины с новобранцами.
У меня не выходили из головы стихи об Испании, которые я читала когда-то на утреннике в детском саду:
Уехало много их
На красном грузовике,
И зарево впереди пылало
невдалеке…
Наши грузовики были не красные, а грязнозеленые, но ехали они бить фашистов, как и те, испанские. Грузовики тоже были мобилизованы, так сказал мне папа. Их в совхозе всего было три. Теперь остался один, самый дряхлый.
Папа в тот день пришел домой позже всех. Серый, глаза ввалились. Я с ожиданием посмотрела ему в лицо, он на ходу потрепал меня по волосам, подошел к маме:
— Лучших трактористов мобилизовали: Валида, Николая Зуева, Хабибуллу Иманова… И ведь еще возьмут. Останемся мы с одними девчатами, — добавил он, усмехнувшись, и привлек меня к себе, — вот с такими тоже. Будете нам помогать? А, Дашут?
— Папа! — горячо сказала я. — Папа! — и обняла его, спрятала лицо, чтоб не заплакать. Отчего, я и сама не знала.
Через несколько дней нас, и правда, созвали в школу. Весело и странно было увидеть друг друга за партами в легких цветастых платьях и сарафанах, в выгоревших майках.
Посмотришь назад вдоль ряда — торчат из-под парт босые ноги мальчишек, исцарапанные, пыльные, загорелые — вот смеху-то! — ужасно это странно: парты и босые ноги! Но нас еще маловато собралось, из Октябрьского поселка не пришли, из Матвеевского.
Наша учительница Анфиса Петровна рассказала нам о том, как началась война, сказала, что немцы напали неожиданно, потому что у нас с ними был договор не нападать друг на дружку, и что для нас эта война неожиданная.
Я слушала ее. То же и на митингах говорили, но вот здесь, в школе, за партой, мне вдруг вспомнились наши домашние чтения после ужина, когда все сидят за столом вокруг лампы с книгами и газетами.
Читая газеты, мама частенько вздыхала: «По самому краешку ходим! Кругом гремит…»
— Да-а, — отзывался папа, — Гитлер в союзничках — это как-то не очень уютно.
Я не любила переспрашивать и вообще задавать вопросы, когда можно было и так, по разговорам, догадаться, о чем думают взрослые. Иногда мне очень хотелось задать сто вопросов, но я стремилась следовать правилу индейцев Фенимора Купера: «Поменьше спрашивай — побольше знай». Этому правилу они учили своих детей, и оно казалось мне и мужественным и хитрым. Воин должен быть сдержанным.