С поля мы шли с ней вместе, и я немного стеснялась Веру, стеснялась ее расспрашивать. Мне даже казалось, что невежливо ее спрашивать. Что, может, ей тяжело будет вспоминать здесь, у нас, ту прекрасную жизнь, которая была у них в Горловке. А Вера молчала! Она вообще-то разговаривала, но не про то! Не про то! Какие-то пустяки мы с ней обсуждали. Она говорила, что тетрадок нет, я ей обещала принести завтра. У меня прошлогодние еще остались. Она спрашивала, кого как зовут из девчат и кто где живет.
Но я думала, думала, пока шли, и придумала, как разговорить Веру.
— Завтра пойдешь со мной, я тебе покажу, где мы играем, ладно? — сказала я.
Она согласилась.
Я повела ее в «Артек» и в «Каменный овраг», показала дорогу «на Салотопку» мимо круглого куста, на меже, под которым мы хороним погибших птичек потом мы пошли и на большую поляну, где дерево, вывернутое бурей вместе с корнем, лежит, опираясь на сучья и растопыренные, как сучья, корни. Это дерево похоже на корабль.
По толстой ветке взбираешься на ствол, как по крутому трапу. И ствол под ногами пружинит, будто палуба на волне. Наверное, так. Точно не скажу, не была на море. И на этом дереве стоишь, держась за ветки, как за штурвал, а трава внизу под ветром, будто зеленые океанские валы…
Я все это показывала Вере, втайне надеясь, что она станет рассказывать, как было у них под Горловкой. Но она не рассказывала. У меня было до мучения сильное желание подумать хоть немного — на минутку! — ее головой, поглядеть ее глазами. Что она помнит, что знает?
Никогда раньше я не думала, что так может быть с людьми. Про тополя, про дом я думала так, а люди ведь могли все рассказать, если они что знали. Папа вот мой. Или бабуся. Она много видела. И рассказывала, какой был взрыв на пороховом заводе в Казани еще до революции. Или какие были барыни, которым она шила платья. Или как она первый раз в театр попала, в оперный, когда там ставили «Кармен», такую замечательную оперу!
«Золото, — говорила она, — и малиновый бархат; люстра драгоценная, дамы в шелках, все блестит. А когда ударила увертюра, я подпрыгнула и будто в рай попала».
Я знала по радио эту музыку — увертюру к опере «Кармен» — и очень хорошо видела бабушкиными глазами театр и понимала, почему она «подпрыгнула и будто в рай попала». И тогда я даже не задумывалась, что гляжу бабушкиными глазами.
Верка же — моя ровесница, может, на год старше, а я ничего не могу от нее добиться!
Вера ходит со мной по полянам, по оврагам, поглядывает на все рассеянным, веселым взором и ничего не рассказывает!