— Вот и все! — Восклицаю я, разрешая Саше открыть глаза. Она подмигивает. — Это наш с тобой секрет! — Прикладываю палец к губам, показывая, что лучше всего молчать об этом, и она согласно кивает, как взрослая.
Я не хочу обманывать, но иначе мне никак не взять этот анализ на ДНК, не узнать, не понять наверняка — точно ли это моя дочь, или у меня разом помутился рассудок. Всю новогоднюю вечеринку я боялась, что Царев найдет запечатанные одноразовые пакеты, которые мне удалось выкупить в клинике, чтобы взять анализы самой, и переживала, что что-то может пойти не так.
Вообще весь вечер оказался странным, пугающим, волнительным, иногда — ужасным, но главное я сделала. Взяла анализы, и они сейчас покоились в моей сумке, спрятанные так, чтобы никто не понял, что это.
Я смотрела в окно на дорогу, и думала, думала о том, кого встретила на вечере мэра.
Она очень изменилась — не походила на ту девушку, которую я видела четыре года назад: сделала себе новые большие губы, изменила форму носа. Но главное в ней осталось: холодные глаза, которые смотрели будто бы сквозь тебя, и какое-то невыносимое равнодушие, эгоизм, который, казалось, можно было ощутить тактильно.
Эта девушка лежала в соседней палате в роддоме, где мы лежали три года назад, часто интересовалась моим самочувствием и спрашивала — не нужно ли чего. Я стандартно отмалчивалась, улыбалась, и всегда говорила, что мне ничего не нужно, что, в общем-то, было правдой. Просто этот интерес казался каким-то фальшивым, странным, неуместным.
И еще очень хорошо помню тот самый день, когда меня после чистки, процедур везли по белому больничному коридору. В тот момент болело не тело, нет, болели жилы, несколько дней звенела от ужаса душа — мне сказали, что моя доченька не выжила, умерла от асфиксии. И потому сразу же среагировала на детский плач. Я точно знала, что это плачет, жалуется моя дочь, моя маленькая крошка, — ведь материнское сердце невозможно обмануть!
С трудом приподняв голову, я увидела ее — мою соседку по палате. В нарядном платье, на каблуках, она несла к выходу с нашего этажа небольшой розовый сверток. И там, под несколькими слоями одеял, плакала, задыхалась, моя дочь.
— Стой! — Крикнула я тогда, буквально рванув всем телом туда, за ней, но девушка, услышав мой возглас, испуганно обернулась, ахнула, и тут же торопливо дернула ручку двери на себя, чтобы закрыться, сбежать.
Мне снова вкололи снотворное, чтобы успокоить, и никто не мог понять, что я чувствовала, всей своей душой чувствовала, знала, что эта безразличная, насквозь фальшивая девушка с синими глазами уносит на руках мое главное сокровище — мою дочь.