Когда мы вернулись внутрь, я почувствовала облегчение. Всё-таки внутри стен родной, пусть и пустой сейчас фабрики, мне было намного сопкойнее.
– Иди в душ, – предложил Никитин.
Я уже почти согласилась, как вдруг вспомнила:
– Я оставила рубашку наверху.
– Иди, я принесу, – ответил он тихо и не глядя на меня.
Женская душевая представляла собой большое помещение, разделённое на две половины высокой кирпичной перегородкой. Первая часть служила для раздевания. Здесть стояли скамейки, стулья, по стенам висели крючки. Андрей Иванович поначалу думал поставить шкафчики, но особого спроса не было, поэтому так всё и осталось.
За перегородкой расположились в ряд душевые отсеки без дверей.
Я включила свет и скинула одежду в раздевалке, повесив на крючки, чтобы с утра можно было снова надеть. Не буду же я щеголять в рубашке босса, когда мои коллеги придут на работу.
Включила горячую воду и позволила её струям стекать по моим волосам, коже, представляя, что это мужские руки ласкают меня.
Пора прекратить. Я не должна поддаваться этим фантазиям, скорее всего, если я позволю им завладеть мной, потом буду жалеть.
Не открывая глаз, взяла с полки оставленный кем-то шампунь, тщательно намылила волосы, а затем и всё тело. Мои движения были медленными, плавными и ласкающими.
Я шикнула на тонкий голосок здравого смысла – всё равно здесь никого нет, кроме меня, всё равно никто не видит. Ладони продолжали скользить по телу, а фантазии разгораться.
Вода смыла шампунь, и я открыла глаза.
Прислонившись плечом к перегородке, стоял мажор и комкал в руках белую рубашку.
Я подавила первое желание прикрыться руками. Он уже всё видел. Причём, уверена, рассмотрел во всех подробностях.
Но Никитин не двигался с места, просто смотрел на меня. В его глазах застыл вопрос. Он спрашивал моего согласия.
Вместо ответа, глядя прямо ему в глаза, я снова провела ладонями по телу, лаская себя. Его и без того тёмный взгляд стал по-настоящему чёрным, тьма полностью затопила радужку.
Не глядя, Макс бросил принесённую рубашку на перегородку и начал растёгивать пуговицы на одежде. Каждый раз, прежде чем снять что-либо, он снова смотрел на меня.
Во рту пересохло. Раз за разом я сглатывала сухую слюну. Кажется, мною овладело какое-то безумие. Потому что все мысли, объясняющие, почему мы с мажором не должны этого делать, куда-то улетучились.
Я хотела его. Он хотел меня. Всё остальное было неважно. Потому что остальной мир, то, что осталось снаружи, за стенами этой фабрики, будет иметь значение только завтра. Утром. Когда мы проснёмся, и реальность снова закуёт нас в кандалы правил и обязательств.