Я помню, как убеждал Вик. Помню, что встречались мы с самого первого курса, и на втором я наконец сумел спланировать маршрут прогулки так, чтобы мы оказались у ЗАГСа в рабочее время. И дождь ливанул так вовремя — что мы прятались от него под козырьком этого самого заведения.
А потом мне и пришлось шепнуть Викки в самое ушко, что это просто знак судьбы. Она брыкалась. Пришлось затаскивать на плече.
Регистраторши — эти престарелые старые девы долго ругались и даже пытались не принимать у нас заявления, но у меня и тогда был отлично подвешен язык.
И я очень хотел именовать ту несносную девчонку своей женщиной.
И сейчас хочу. Вопреки всей логике и остаткам выдержки.
Не добил я эту романтичную придурь, ох, не добил!
Ну, уж нет. Я не буду подбирать её с её обочины, я не буду давать ей никаких вторых шансов.
Ничего незаменимого в ней нет, в конце концов.
Осталось только понять, почему не получается не впиваться пальцами в руль, глядя как Ольшанский открывает перед Викки дверь своей тачки.
— Не смей, — я понимаю, что шепчу эти два слова раз за разом, не затыкаясь, глядя как Вика без лишней спешки, грациозно опускается на кресло рядом с водителем.
Ну твою ж мать, Викки!
Она в чертовой узкой юбке. В юбке!
У Николая Андреевича будет даже слишком хороший вид на её колени.
Нет. Это нереально — то, как она влияет на меня. Вот так, чтобы я уже ненавидел привычного мне коллегу по работе, который — я точно знаю — нормальный мужик.
Но вот со вкусом на баб ему не подфартило! Как и мне когда-то. Но дальше так продолжаться не может.
Я уже натурально готов ей заплатить. Любые деньги — за заявление об уходе.
Лишь бы только сгинула прямо сейчас и больше никогда не появлялась на моем горизонте, мое чертово проклятие. Не появлялась, не будоражила, не выбивала из колеи. Не нарушала никаких моих планов.
И это кстати идея…
— Признавайтесь, Виктория, там в лифте, я наступил вам на ногу? — уже притормаживая у моего подъезда, интересуется Николай. — Испортил туфли и жизнь заодно?
— С чего у вас возникли такие мысли? — я пытаюсь выглядеть удивленно, но мои актерские способности мне внезапно отказывают.
Николай пожимает плечами, проницательно глядя на меня.
Мол, все элементарно, Ватсон.
— На вас лица не было с того времени, — все-таки поясняет Николай, — и нет, вы, конечно, пытались сделать вид, что все нормально, но ключевое тут слово «пытались».
Гр-р-р! Я смотрю на этого нахала исподлобья, пытаясь испарить его на месте. Что это за гнусные намеки на мой паршивый артистизм?
Нет, я знаю, что на театральном поприще мне даже карьеру портить бы было необязательно, меня б хватило только на то, чтобы выдавать какое-нибудь: «Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста», — но напоминать-то мне об этом зачем?