«Евгений Онегин» был задуман композитором как лирические сцены (это важно). Именно потому, что это была не опера – на чем Чайковский настаивал, – премьера прошла 29 марта 1879 года в Малом театре в Москве. Малый театр был частью Дирекции императорских театров, даже декорации делили между Малым и Большим. Но Чайковского никто не послушал, опера быстро обрела все ходульные признаки. Многие современники Чайковского приняли оперу в штыки, слишком короткий промежуток времени отделял зрителей от событий романа-оперы. Но с годами все пришло в обычную «матрешечную» форму. На долгие годы она стала на родине показателем неумения носить фраки и цилиндры. Но какая разница!
На всю оперу есть только две традиционные арии – Ленского и Гремина. Все остальное – монологи, признания, диалоги вместо дуэтов. Чайковский говорил на языке чувств, понятном его зрителям. Но меньше века прошло с премьеры, когда сам Станиславский задумался, как вернуть свежесть этих потерянных чувств. Спектакль, поставленный в его доме в Леонтьевском, вышел на сцену Музыкального театра и опять превратился в типичную вампуку. Я за свою жизнь видел десятки постановок этой оперы: и в России, и за рубежом. Много было хорошего: вспомним хотя бы выстрел в десятку Кировского театра в постановке Юрия Темирканова. Много было глупого и курьезного. В спектакле Зальцбургского фестиваля внук закапывал няню живьем по воле режиссера Андреа Брет. В Мюнхене до сих пор идет спектакль Кшиштофа Варликовского, в котором Ленский и Онегин – геи. Это самое трудное в опере Чайковского – объяснить их отношения и вписать в них еще Татьяну. Но я очень рад, что я видел такой спектакль, где сошлись все желания Чайковского, а спектакль вызвал такой живой отклик, что для многих до сих пор ощущается как пощечина.
Спектакль Большого театра 2006 года, режиссер Дмитрий Черняков и дирижер Александр Ведерников. Оба состава были интересны: Мариуш Квичень и Владислав Сулимский, Татьяна Моногарова и Екатерина Щербаченко, Андрей Дунаев и Эндрю Гудвин. В этом спектакле была тонко подмечена боль интеллигентного поэта и его внутренняя, музыкальная связь с Татьяной. Оба они оказались чужими в этом мире. Спектакль прожил довольно долгую жизнь, и теперь мы ждем его возрождения в Вене.
Вена вызывает во мне воспоминания и о последней постановке «Орлеанской девы». Премьера прошла 25 февраля 1881 года в Мариинском театре. Но только во время минувшего карантина в Мариинском приступили к изучению этой оперы. Столько лет оперы не было в репертуаре театра просто потому, что Гергиев нацелен на предсказуемый успех, а «Орлеанская дева» не обеспечивает его сама по себе. В конце советской эпохи Борис Покровский поставил эту оперу-ораторию, выделив хор как некий статичный элемент, комментирующий происходящее. Но, увы, спектакль этот раскрывался хоть немного только в тот момент, когда на сцене в главной партии выходила Нина Раутио. Остальные исполнительницы главной партии выглядели смешно в роли юной девочки, ведь отбирали их по регалиям и званиям. Кажется, из всего спектакля запоминался лишь финал, в котором платформа с артисткой поднималась на цепях, под платформой шел красный дым, возникало ощущение настоящего костра. Да и то однажды цепи плохо закрепили и одна важная артистка повалилась вниз. В прошлом году я видел постановку в «Театре ан дер Вин», где Лена Белкина очень интересно интерпретировала музыкально и артистически партию Иоанны. Но спектакль Лотты де Бер внезапно дал крен в феминистскую идею и провалил общее представление о деве из Орлеана, которая спасла Францию. Кстати, нынешний худрук Большого театра Туган Сохиев взошел на трон с концертным исполнением именно «Орлеанской девы». И это было довольно прилично, но на большее в нынешнем Большом не приходится рассчитывать. Здесь нет дела до нешлягерных опер.