И снимать долго и муторно.
Но мое дело небольшое — отнести документы, завизировать их, чтоб приняли, как положено, по возможности, убедить инспектора, что мальчик хороший, просто оступился, и мы его поддержим.
Если все же дойдет до заседания КДН, то, по крайней мере, инспектор будет на нашей стороне. А это у же много.
Возле крыльца трется Натик.
Она сходу бросается ко мне и что-то начинает тараторить.
Но я одновременно разговариваю по телефону с завучем, к которой пришли родители моих учеников с каким-то вопросом.
И она по этому поводу рвет и мечет. Потому что решать эти вопросы должна я. А меня на месте нет.
Потому я, не слушая Натика, отмахиваюсь, показывая трубку и одновременно дверь управления.
Она понятливо кивает и остается ждать.
А я, спешно завершая разговор с начальством, убираю трубку и рву ручку нужного мне кабинета.
Потому что с утра в мыле и не до расшаркиваний мне, вот совершенно. Отдать документы, поговорить — и бегом-бегом!
И тут же замираю, машинально вспоминая значение выражения «жена Лота». Прямо про меня ведь.
Соляная статуя.
С застывшими вытаращенными глазами.
А потому что нельзя так внезапно! Нельзя!
Женщине, у которой не было отношений год целый, нельзя показывать красивую, невероятно красивую, очень мускулистую, очень загорелую мужскую спину!
Голую!
Может случиться инфаркт! Инсульт! Помутнение рассудка с резким выпадением осадков… Не важно, где.
Но, похоже, что в полиции не знают об этом незыблемом жизненном законе. Хотя, полиция, должны законы знать…
О чем я вообще? Где мои мысли? Вера! Вееерааа… Соберись!
Бесполезно.
Я, открыв рот, прослеживаю поплывшим взглядом широкий, мощный разворот плеч, перекатывающиеся мускулы, крепкий загривок, ровную линию позвоночника.
Низко посаженные, слегка мешковатые джинсы, но все, что они прикрывают, очень хорошо просматривается. Очертаниями. И, может, лучше бы обтягивали. Тогда не было бы такого простора для фантазии…
Короче говоря, понятно уже, что залетаю я в кабинет в тот момент, когда его хозяин, стоя спиной к двери, натягивает футболку.
Его голый шикарный торс мелькает, подобно ослепляющему солнечному лучу, от которого в глазах моментально становится темно. А во всем теле — жарко.
Я не успеваю выскочить прочь, потому что мужчина оборачивается.
И я, несмотря на то, что плохо вижу в этот момент, все же угадываю знакомые очертания!
И глазам не верю.
— Вот это да! Злючка! А чего ты здесь?
Дядя Митрошкиной радостно скалится и нарочито неторопливо поправляет футболку, скатавшуюся на груди и открывающую моему очень нескромному и очень испуганному взгляду широкую мускулистую грудь, поросшую темным волосом, крепкий пресс, на котором я, кажется, умудряюсь посчитать кубики… Их шесть. Или восемь? О, черт! О чем я сейчас опять???