Так пригляделся, что даже во сне ее видел. В снах. В разных. Где он по-разному ее трахал. И так это было сладко, что никакой другой бабы не хотелось. И просыпаться не хотелось. И было только опасение перепутать однажды сон с реальностью. Натворить дел.
Мишонн была слишком сексуальна, особенно для лесбиянки. Какая, на хрен, лесбиянка, с таким-то телом!
Нет, ему верить в это не хотелось.
Просто долго она была снаружи, долго пришлось выживать, вот и привыкла рассчитывать на себя только.
Стала чересчур независима, garfio (кошка. исп), чересчур своевольна.
Так и тянуло нагнуть и выебать.
Подчинить.
Вот только как подобраться, если даже разговаривать не хочет с ним?
Он опять задумался, глядя, как женщина тренируется с катаной, и потерял контроль. Само собой, Диксон его тут же подловил.
— Че, Брауни (прим. автора: издевательское наименование мексиканцев в южной Джорджии, обычно за это бьют.), яйца чешутся на чернушку?
Мартинез даже вздрогнул от неожиданности, и тут же обругал себя. ¡Idiota! ¡Qué tonto!(идиот! как глупо! исп.)
Взял себя в руки, усмехнулся максимально нейтрально:
— Диксон, у тебя все мысли только о ебле?
— Да глядя на то, как ты слюни глотаешь, ни о чем другом не думается.
Диксон откинулся поудобней на скамейке, выдохнул сладкий дым, прищурился на кружащуюся, словно в танце женщину.
— Не, так-то ничего у тебя вкус. Не скажу, что одобряю, я люблю беленьких, ты ж в курсе… Но и в этой че-то есть… Да, определенно. Слышь, а че ты мнешь яйца? Давно ее оседлать надо было… Или ты уже?
Тут он опять затянулся, покосился на молчащего приятеля, оценил его голодный взгляд:
— Хотя нееее, все еще танцы вокруг устраиваешь… Дурак ты, Брауни…
— Заткнись, сука, — разозлился Мартинез, — не твое собачье дело.
Диксон, к его удивлению, не обиделся, а рассмеялся:
— Ух ты! Вот это цепануло тебя! Ну точно, дурак…
И, видя, что Мартинез собирается уходить, поймал его за плечо, внезапным и неуловимым, практически змеиным движением, словно и не выкурил расслабляющий косячок только что.
— Слышь, мужик, вот поверь моему опыту: с такими бабами нехер танцевать, такие только силу уважают. Берешь, тащишь в свою нору и ебешь. И если хорошо выебешь, она будет за тобой, как кошка в охоте ползать и жопу подставлять…
Он еще что-то собирался сказать, но Мартинез дернул плечо, пробормотал сквозь зубы на испанском что-то совершенно нецензурное о Диксоне и его матери, и, кинув последний взгляд на уже собирающуюся уходить Мишонн, двинулся на выход.
— Подумай, Марти, подумай, — крикнул ему вслед Диксон, закашлялся, и продолжил уже тише, так, что Цезарь его уже не услышал, — может, она тебе хрен ножиком своим отрежет, я хоть поржу.