– Тогда стоит начать заново.
Только сейчас я поняла, что за последние три с лишним часа он ни разу не включил ковбоя Мальборо. Деловым был, когда договаривался и искал врача. Излучал концентрацию и уверенность, но был не фальшивым. Хотя, может, мне только этого хотелось... Я уже не знаю. Я устала и запуталась. И потому я всё равно сказала:
– Не стоит.
– Почему?
Моё сердце сжалось, но не захотело врать. Я закусила губу, чуть склонила голову, чувствуя облако вины над собой, и с трудом сквозь него продралась:
– Прости, но я тебе не доверяю.
– Мда. В лоб, но честно.
– Я попробовала... Не получилось.
Он не отвёл глаза и тоже закусил губу — в итоге поза получилась зеркальной – неужели нейро-лингвистическое программирование на мне отрабатывает? Вздохнул с глазами побитого пса и проговорил:
– Если ты из-за имени, то тут всё просто: Андреем я был до восемнадцати, потом ушёл из ВШМ и поменял имя официально. Но родители называют меня по-старому. Поэтому я оговорился.
«А почему понадобилось менять имя, не сказал», – отметила я, а вслух произнесла:
– Твоё право. Забавно, что обо мне с двумя именами ты прежде всего подумал чёрт знает что, а сам...
И тут я поняла, что такое «тяжёлая пауза». Это когда тебя сверлят глазами, молчат, и ты сама не знаешь, что сказать, а терпеть уже не возможно – лишь бы молчания, вакуума, который высасывает душу, не было. И я добавила как можно небрежнее:
– Ладно, проехали! Это уже не имеет никакого значения. Я позвоню Жене и водевиль с гостиницей за...
– Так звали постоянного любовника матери, – вдруг выпалил Артём. – Меня тошнило от того, когда мать произносила это имя! И сейчас тошнит.
Я чуть воздухом не поперхнулась. Между нами он стал вдруг очень горячим, будто напротив сидел огнедышащий дракон, решивший спалить мир ко всем чертям. Меня, кстати, тоже.
– Ого... Это как же так?.. Любовник?..
– Да. Мне казалось, что этим именем она унижает не только меня, но и моего отца.
– А твой папа знал? – холодок пробежал у меня между лопатками.
– Уверен, что да. При его-то службе безопасности!
– И ничего?..
– Да. Ничего не сделал. Иногда дети бывают решительнее родителей. Воспитание от обратного тоже работает.
Карие глаза Артёма потемнели, стали почти чёрными. Никакой усмешки в них, только... боль?
– Прости, пожалуйста, – растерялась я – медсёстры, кафельные стены, параунылых пациентов в очереди и кедр за окном превратились в смазанный заненужностью фон. И только лицо Артёма чётко вырисовалось на переднем плане, с падающей тенью на левую часть лица и светом из окна на правую — словноконтраст, превративший его в ангела и демона одновременно. И глаза с огнём, который не подделать. Я сглотнула: – Я понимаю, о таком рассказывать сложно. Прости ещё раз. Мне очень жаль...