И тут Мастер сказал:
– « Не могут доверять никому люди, которые не доверяют себе. Психологи говорят, что в человеке, который не может доверять себе, обязательно есть закоренелая проблема с матерью. Что-то пошло не так. Поскольку мать – это первый человек в опыте ребенка. Если мать доверяет ребенку, если мать любит ребенка, ребенок начинает любить мать и доверять матери.1 » А потом и всему миру.
Вот тут мне захотелось громко рассмеяться. И свалить к чертям на полюс. Потому что если дело в матери, то всё пропало. Да и нужно ли мне это доверие? Я прекрасно тридцать шесть лет жил без него. У меня есть интуиция, с помощью которой я определяю рамки каждого. Всегда срабатывала. До сегодняшнего дня. Я снова зыркнул на Гаечку. Нет, пусть не прикрывается своей милотой и бурундучковостью. Я уже всё понял.
И вдруг до моих ушей долетело то, что меня добило на сегодняшний вечер.
– Ты сказала: “Мне так необходимо доверие”, и оно правда необходимо каждому, – говорил Мастер. – «Потому что доверие – это самое тонкое питание для жизни. Без доверия вы остаетесь голодными. Если вы не доверяете, вы не можете в действительности жить. Вы всегда опасаетесь. С глубоким доверием внутри все представления меняются. Тогда вы – дома... Тогда вы - не посторонний в мире... Не чужой, не иностранец2 ».
Откуда он знает? Хм... Иностранец. Именно так я себя всю жизнь и чувствую. Я привык к этому, подстроился. У нас, на Руси, кстати, к иностранцам хорошо относятся, словно те, из-за бугра, круче, умнее, сильнее. Можно этим пользоваться. Я так и поступаю. Улыбаюсь, как американец. Пашу, как немец. Ухожу без слов, как англичанин. Люблю секс, как француз. Мне комфортно! На кой чёрт что-то менять?!
Но в груди сдавило и захотелось с кем-нибудь подраться. Даже с Мастером. Вован говорит, он слышит мысли, так вот пусть слышит: «Идите вы все нафиг со своим доверием! Доверять можно было бы, но некому. Я всё сказал». И я улыбнулся по привычке. Милане, Вовану и Мастеру особенно. Как говорил мой любимый Мюнхгаузен: «Улыбайтесь, это всех раздражает»...
Эля
Утро. Сумрак, чуть, подёрнутый серым с востока. Прохлада пробиралась под спортивную куртку, и лето притворялось весной. Совершив героический спуск с горы, мы героически не улеглись под один из уютных кустов Воронцовского парка, адобрались-таки до пирса. Чувствуя себя абсолютной героиней, я расстелила йога-коврик, как знамя здоровому образу жизни. Рядом легли коврики соседей – оранжевыми, красными, зелёными, фиолетовыми мазками на серый бетон.
На пирс забежала большая лохматая собака – проверить, не сошли ли люди с ума, заявившись в полшестого утра в разноцветных костюмах делать что-то странное. Охранник на входе на пляж, кажется, был с ней согласен и готов был нам выдать справку. Удивлённо смотрели на ранних йогов сонные оконца круглого дома накрошечном мысе. Вдалеке на лодочках замерли рыбаки, словно их с вечераприклеили к скамье, сунули в руки удочки и так забыли.