Мастер обернулся и сел в кресло, поджав ноги, с неизменной улыбкой на лице.
– Что ты хотела? – спросил он.
Туалетная бумага осталась у Артёма, да и врать мне вдруг не захотелось. Мои вопросы перед глазами особой глубины и прозрачности ухнули в желудок холодным комом, и потому я только сказала:
– Кое-что посмотреть.
– Смотри.
Он не стал ни спрашивать, ни уточнять. Сложно было поверить, что не пришлось оправдываться, но стало приятно. Сглотнув волнение и собственные страхи, я поспешно юркнула в санузел. Оглянулась на всякий случай. Нет, Мастер за мной не пошёл.
Здесь выступа не было, пришлось становиться на край унитаза. Я чуть не упала, удержалась, схватившись за полотенцесушитель. Потом подтянулась на носочках, сняла решётку с вентиляционного отверстия в стене и встретилась глазами с Артёмом, заглядывающим с противоположной стороны. Боже-боже, ну зачем он такой красивый?!
Артём широко раскрыл глаза, а затем сурово сдвинул брови: мол, чего это ты не слушаешься?! Затем изобразил указательным и большим пальцами ноль и ткнул в сторону выхода. Ясно, прослушки не было.
* * *
– Посмотрела? – спросил Мастер, когда я вышла из санузла.
– Да, всё в порядке. Спасибо, – ответила я, переступив с ноги на ногу и глянув на замершую, как перегородка между порталами, портьеру. Почему-то туда не шлось.
Мастер взглянул на меня.
– Точно?
Нет. За этим номером меня ждал Артём, а я не знала, как себя вести. Меня две: одна рвётся к нему и хочет радоваться, целовать его и танцевать вальс, танго, хип-хоп, лепить его с натуры, изучив руками и губами каждый мускул, каждую выемку и выпуклость, рисовать его; расследовать странности этого дома, узнавать об Артёме больше, болтать, пить чай, делать... да всё, что угодно, просто с ним рядом, вместе; вторая – сжимается, предчувствует боль, прячется от страха и мечтает, чтобы больно не было. Как не разорваться? И что, чёрт побери, правильно?!
И я пробормотала, краснея от смущения и боясь, что меня засмеют:
– А спросить можно?
– Да, спрашивай.
– Мне очень интересно было вчера на лекции, но, боюсь, я далека от духовности в той мере, в какой задают вам вопросы. Меня волнуют очень обычные вещи.
– Это не страшно, – улыбнулся он, как маленькой. – Так какой у тебя вопрос?
– Можно ли не любить? Перестать любить, если знаешь, что это кончится плохо?
– Нет. Если ты что-то отрицаешь, тебе сразу будет предложено станцевать с тем,
что ты отрицаешь. И оно будет появляться в твоей жизни снова и снова, пока этот танец не станет красивым.
– Почему? – опешила я больше всего от того, что думала о танцах, и в его ответе они тоже прозвучали.