К примеру, сейчас она ответила на первый вопрос, но не на второй — самый важный. Поэтому я его настойчиво повторила. Повторила так, чтобы не оставить ни малейшей возможности переключить моё внимание.
— Я умру?
— Нет.
Вероятно, стоило сформулировать вопрос иначе.
— Вы меня убьёте? После того, как узнаете моё имя?
На долю секунды альбиноска запнулась. Всего на долю секунды. Но стало ясно: этот вариант она рассматривала в том числе.
— Нет смысла убивать того, кто более не представляет угрозу.
Вот! Опять! Опять она это делала — отмахивалась общими фразами. Мне нужен был конкретный ответ. Однозначный. «Нет смысла убивать того, кто более не представляет угрозу» — философские рассуждения, которые ничего не говорят об истинных намерениях ведьмы.
— Вы. Меня. Убьёте?
— Я хотела, — призналась Верховная словно против воли. — Но не стану. Не вижу в этом необходимости. Да и что такое смерть? Путешествие из одного тела в другое.
Путешествие или нет, смерть меня пугала, как пугала всякого человека неизвестность, тем более та означала неизбежную потерю личности. Жертвовать собственной жизнью я была не готова, а магией — вполне. Одно дело с кровью, с болью отрекаться от того, к чему привык, чему знаешь цену, и совершенно другое — от некой абстракции, вещи, которой по сути не обладаешь. А магией я не обладала. Не помнила себя колдуньей, не знала, каково ею быть.
— Как вас зовут?
Хитрый приём. Ведьма не надеялась, что я отвечу, — она караулила мои мысли. Стоило задать вопрос, и ответ промелькнул в голове сам собой. Д’аар. Впрочем, я на девяносто процентов была уверена, что Кхалэ солгала, назвала неверные имена. Разочарованный вдох Верховной подтвердил мои подозрения.
— Что ж, — сказала она, — попробуем по-другому. — И приложила пальцы к моим вискам. Попыталась добраться до глубинных воспоминаний. Воспоминаний Мхил Дракар.
* * *
Мхил Дракар
Я не пытаюсь держать глаза открытыми, при всём желании не могу себя контролировать, но мне и не надо: за тем, чтобы я не уснула, фанатично следят другие — вот эта старуха с угрюмыми складками в уголках рта. Бьёт меня по лицу всякий раз, когда веки, тяжёлые, налитые свинцом, опускаются и я начинаю заваливаться вперёд.
Удар. Хлёсткая пощёчина. Злые слова. Капли чужой слюны оседают на коже.
Снова я задаюсь вопросами. За что эта незнакомка — женщина, которую я впервые увидела здесь, в сырых застенках, — меня ненавидит? И сама себе отвечаю: за дар, за моё желание быть другой, за то, что сама она другой быть не может.
Проходит ещё час, ещё немного вечности в темноте — и последние мысли растворяются в боли. Под кандалами, этими широкими массивными полосками железа, кровоточат содранные до мяса запястья. Красные отхлёстанные щёки горят. На спине не осталось живого места, но я всё равно прижимаюсь ранами к холодным шершавым плитам. И клюю носом, за что получаю очередной тычок.