— Инь, — только и смогла пролепетать я из под его свитера.
— Ого! Инь? С чего бы? Слушай, Лакри, влюбилась, так и скажи я может и подумаю, — сказал он, не отпуская меня и стаскивая с себя ботинки нога об ногу.
— Инь, как хорошо, что ты пришел! Я так ждала тебя! — я не совсем контролировала свои слова, но ничего не могла поделать, даже зная, что он позже припомнит мне все сказанное и непременно поиздевается.
— Пугаешь, Динь. Реально! — он отцепил мои скрюченные пальцы от своей куртки, скинул ее прямо на пол и обнял мое лицо своими горячими ладонями, заставляя посмотреть ему прямо в глаза, — Лар, что с тобой, детка?
Вот такого его голоса я вынести не смогла. Я кинулась ему на шею и заскулила, жалобно, без слез. Он окаменел на мгновение, потом вскинул меня на руки и понес к дивану. Там он усадил меня к себе на колени, и, прижимая к груди, начал гладить меня по волосам, по лицу.
В комнате было сумрачно, горела только одна лампа, позади нас. И в этом полумраке его глаза горели пламенем. Суперарэ всегда огонь.
— Динь, кто тебя обидел? — он был в ярости.
— Никто, — проскулила я, норовя зарыться поглубже под ворот его свитера, тычась носом бессмысленно и слепо в его теплую шею как щенок.
Он прижал меня еще крепче. Ребра не треснули и аминь! Потом перехватил меня за талию и посадил поудобнее. Сам откинулся на спинку дивана, увлекая меня за собой. Так мы и сидели. Я, распластавшись по его широкой груди, уткнувшись носом в его шею и он, не разжимая рук на моей спине и талии.
Он заговорил первым, спустя какое-то время.
— Я тебя прикопаю, козявка. Вот честно. Если сам не подохну от твоих вот таких дивертисментов, — а голос такой проникновенный, обеспокоенный и совсем не злой.
— Инь, не надо, — я погладила его щеку ладошкой, скорее из желания успокоить его, нежели от каких-то там чувств (так ли это?).
В этот момент вой ветра стал оглушительным, и в окно грохнуло деревом.
— Ой, мамочки! — пискнула я.
— Ты ветра боишься? — он был удивлен нереально.
— Да…
Ин помолчал немножко, потом тихо спросил.
— Расскажешь? — в голосе беспокойство и нежность и еще что-то такое, что мне было непонятным, — Динь, что-то случилось? Почему именно ветра боишься?
И я прямо в этот момент, поняла, что не могу больше держать свою боль в себе. И если и поведать свою печальную историю, то только ему. Ин поймет. Он всегда меня понимал. Я никогда не говорила ни с кем о том, как погибла мама. Даже с дедой. Особенно с дедой. Не могла я взвалить на него еще и эту беду. Он потерял сына, потом мою маму. Так зачем огорчать его еще сильнее?