За время службы красноармейцы очень сдружились, стали понимать, какая это великая сила — солдатская выручка, привыкли последнее делить между собой. Мы научились по-настоящему дорожить своим командиром, в бою познав, как велика его роль и для победы, и для сохранения собственных наших жизней.
В марте полк под Гундоровкой вел особенно серьезные бои с бандами Краснова. К тому времени я был уже довольно опытным пулеметчиком, поверил в сокрушающую силу своего оружия.
Пулемет «максим» в гражданскую войну по праву был овеян легендами. В самом деле, один «максим» в те годы мог задержать и задерживал наступление отряда в несколько сот человек.
Бывало, скачет кавалерия, сверкают на солнце клинки, но лошади не добегают до пулеметчика сто — сто пятьдесят метров, становятся на дыбки, не идут дальше, поворачивают или вертятся на месте: то ли боятся, то ли чувствуют смерть, видят огонь…
«Максим» делает в минуту четыреста — пятьсот выстрелов. Так что храбрый пулеметчик может нанести противнику большие потери.
Самый страшный враг пулеметчика — артиллерия.
В первом бою, когда лег я за пулемет, кричит мне Арсений Алексеевич:
— Огонь!
Протарахтел несколько минут, он подает другую команду:
— Хватит…
Понимаю, что артиллерия засекла меня и сейчас будет бить по тому месту, где пулемет, зная, что там залегла и цепь.
В Великую Отечественную войну пулемет «максим» сыграл немалую роль. Он бьет точнее автомата. На Курской дуге, когда я уже командовал 6-й гвардейской армией, был случай, когда пулеметчик (все его помощники были убиты), ведя прицельный огонь, уничтожил в балке до трехсот гитлеровцев.
Несмотря на то что много лет я занимался пулеметом, кончил специальную школу, но научиться отлично стрелять, к моему стыду, так и не смог. Бывали случаи только на «удовлетворительно», хотя из пистолета стрелял отлично и даже держал второе место в тридцатых годах по всей Красной Армии. Наверно, для каждого вида оружия нужна не только большая тренировка, но и особые склонности.
…Под Гундоровкой меня ранили и отправили в госпиталь, потом поехал в деревню долечиваться, но дома бабушка, отец, мачеха и я заболели тифом. Отправили меня в тяжелом состоянии в больницу Вознесенья. Сквозь забытье услышал, как врач сказал медицинской сестре:
— Этот готов. Выноси в мертвецкую.
Помню, что у меня не было сил сопротивляться. Подумал: часом раньше, часом позже, но, видно, конец. Однако сестра подошла ко мне и, наверно, почувствовала, что я не холодный, а, наоборот, чересчур горячий, принесла мокрую простыню, обернула меня в нее раз, другой, я и пришел в себя, стало мне легче, а потом дело пошло на поправку.