Интересно, что бы ответила Катя?
О, эта несносная девчонка без всяких сомнений дала бы твердое согласие! Ни о чем не думая, никого не спрашивая, ни на что не обращая внимания, она бы пустилась в дорогу, окрыленная жаждой приключений.
Но Вера – не Катя.
И что же ответит она?
– Я тебя не тороплю. Я все понимаю, – он урвал ее из раздумий, – поэтому даю тебе время подумать.
Вера все молчала; ее взгляд приковали какие-то старички во дворе, гуляющие по дорожке.
– Я оставлю тебе свой номер телефона, чтобы ты, решив, смогла мне сообщить.
Никита не знал, может ли быть в палате ручка или хотя бы карандаш, поэтому достал собственную маленькую ручку из поясной сумки. Написав номер на одной из салфеток, лежащих на тумбочке у двери, он сказал:
– Вот номер. Пока собирайся. Отвезу тебя домой.
И он вышел из палаты.
Спустя полчаса после того, как они отъехали от больницы, Никита продолжил разговор, который пытался так неуклюже начать.
– Хорошо бы было, конечно, все же навестить психиатра.
– Ты считаешь, я чокнутая? – Спросила она отрывисто.
– Я этого не говорил, – спокойно сказал Никита.
– Но имел в виду.
Никита понял, что допустил ошибку, и теперь не знал, как ее исправить.
– Нет, Катя, конечно, нет. Не хотел тебя обидеть.
– Не надо было, тогда, вообще этого говорить, – процедила она, сердито скрещивая руки на груди и отворачиваясь к окну.
Так Никита понял, что собственноручно лишился возможности наладить с дочерью отношения.
Что касается Никиты, то ему сложно было предложить Вере эту поездку. Он колебался из-за ее непредсказуемого характера; он не знал, какой реакции следует ждать от девочки. Завопит, что он бессовестный? Или гордо вскинет голову, примет самоотверженную позу и самым пафосным тоном, каким только могут разговаривать эти юные защитницы собственных еще неразвитых личностей, откажет ему наотрез.
Но она промолчала. Она вообще ничего не сказала.
И поэтому мысли Никиты в дороге были заняты только этим. Если она согласится, то как их отношения будут развиваться в дальнейшем? И будут ли вообще развиваться? Что, если эта поездка ничего не изменит? Что, если она пожалеет?
А если она так и не согласится?
Однако стоит заметить, что Никита, как бы не противился этому чувству, а все же в глубине души своей, в тех ее чертогах, куда сложно было проникнуть постороннему взору, надеялся, что она примет отрицательное решение. Он думал, будет ли она готова к этому, но о себе-то он подумал? Готов ли он к такому серьезному шагу сейчас, если четырнадцать лет назад путь к ответственности для него был перекрыт?