Тем временем дождь прекратился. Свеча переставала гореть, а в комнате было уже не так темно – занимался рассвет, хоть и спрятанный грозовыми тучами. Утро и без солнца приводит за собою свет.
Через некоторое время включилось электричество; на кухне вспыхнула лампочка. Привыкшие к темноте и пламени свечи, Никита и Вера заморгали, пытаясь справиться с резью в глазах.
Оба не двигались с мест.
Никита боялся, что одним лишь бездумным высказыванием изменил весь ход событий. Теперь ждать от девочки благосклонности было бы слишком наивно и даже нагло. И все же он надеялся на ее снисходительность…
Вера же поднялась со стула и сказала с бесстрастностью кассирши, прощающейся с покупателями:
– Мне надо собрать вещи.
Через секунду она удалилась, а Никита, закрыв глаза от облегчения, потушил свечу.
Вера пришла к выводу, что лучше собрать вещи Кати, нежели собственные. После этого странного разговора с Никитой ей в голову ударила неожиданная, будоражащая кровь мысль о том, что нужно начать жить иначе.
Собирая Катины вещи, Вера думала, как ей удалось не разрыдаться сейчас. Она была уверена, что ее охватит такая жгучая обида, что она не сдержит чувства. Однако тело ее было спокойным, в горле ничего не клокотало, сердце билось ровно, а сознание было ясным.
Но не думать ни о чем, особенно после сказанных Никитой слов, Вера не могла. Мысли не были ей подвластны, а потому врывались, как нежданные гости, в ее голову без разрешения.
«Я заставлю его пожалеть», – пульсировало у нее в мозгу. Но само понимание этой мысли было так размыто, что Вера просто тупо повторяла ее вслух: «Он пожалеет, пожалеет, пожалеет…».
О чем?
О том, что признался, в чем причина его ухода?
Или пожалеет о самом уходе?
Здравый смысл подсказывал Вере, что все это глупо и несерьезно. Продолжать быть узницей подлых желаний об отмщении может только самая отчаянная и падшая женщина. Но Вера не должна причислять себя к числу подобных. Особенно сейчас, когда ее жизнь так круто изменилась. Что, если куда разумнее было бы оставить ту жизнь, в которой она пребывала еще несколько дней назад, будучи тридцатидевятилетней, и начать жить так, как это делала бы новая Вера, семнадцатилетняя?
В тот момент, когда Никита выпалил те обжигающие сердце слова, Вера почувствовала, как внутри нее разверзлась пропасть. Сейчас, когда прошло уже некоторое время, она ощущала, как все скопившееся у нее на душе за все годы ее страданий полетело в ту самую пропасть.
И новое ощущение, уже давно ей неведомое, поселилось внутри Веры – легкость.
Механически складывая необходимые ей для поездки (а может, и для новой жизни, которую она теперь планировала начать) вещи, Вера заметила, как задрожали ее руки. Но это было отнюдь не действие открывшихся в ней чувств, а скорее страшного голода, который она игнорировала такое долгое время. Организм ее ослабел, но отчаянно требовал подкрепления. Вера нашла в себе силы закончить сборы (она, конечно, не забыла дневник Кати) и выйти к Никите.