Я ей прямо чуть с ноги не впер.
– Значит, ты детей не делаешь – чтобы собирать вот таких Паддингов. Сколько у тебя уже?
– Семь.
– Хорошо. Семь – семья. А жена, знаешь, не помешала бы…
– Знаешь, дядя Павел, жена – помешала бы. А вот жены – не мешают. Особенно когда долго не живут… Чего ты затушевался, Максимыч? Когда долго не живут – у меня. У себя пусть живут, на здоровье
– Какое ж это здоровье, когда так живешь?
Аскольд собирался бросить очередную колкость, но тут вошел слуга. Подождав, пока Вэйж поставил на столик еду, чашки с чаем и фужеры с вином, атлет с привычной плутовской улыбкой предложил ему составить компанию. Китаец как всегда учтиво отказался.
– Вот, видал, Павел Максимович, домработник – и повар, и доктор, и гуру, и сухой закон всегда соблюдает.
– Да-да. Вэйж, пожалуйста, возьми из кармашка в моем кейсе одну уе-банкнотку. Заодно тащи кейс сюда, пожалуйста.
Китаец кивнул, спешно ушел из комнаты.
– Кого-кого? – Аскольд прыснул смехом, выронив сигару изо рта. – Уе – кого?
– Это доллар. Благодаря менталитету Америки, он приобрел вот эдакие взаимнопеременные корни.
– Ах, это ты дал моей макаке уе – то есть, доллар?
– Пятьдесят… Не буксуй, племяш, он заслужил.
– Да нет, заслужить-то заслужил. Просто я подумал: какого болта остальные мои гости его не потчивают зеленью, когда просят проводить их до машины, или когда он их одевает в состоянии-нестоянии.
– И ты позволяешь все это?
– Я, уважаемый дядя Паша, сам к тому времени уже в точно таком же состоянии. А так бы не позволил… Да не хохочи ты, Максимыч. Я забочусь о том, кого приручил.
– Тебя бы кто приручил. Аскольд, ты уже балованный донельзя, честное слово. Жены распустили? А вот была бы одна – был бы скромнее. Правда, не в обиду сказано тебе, племянник. Ты ведь маленький был – был и скромный, и…
– И умный, так?
– Нет, я ж не говорю, что ты сейчас глуп, дорогой племяшка. Но ты, правда, как золотая молодежь.
– Нет, – сухо ответил Аскольд. Медленно встав, прошелся до окна и обратно. Безо всякого притворства и ужимок поднес указательный палец к носу дяди. – Нет, дядя Павел. У мажоров нет депресняка, у меня есть. Соответственно, я – лучше. И эта золотая гопота ничем не занимается, а я – работник тяжкого труда. Кстати, дядя Паша, ты меня сто лет не видел. Какого носа? Какого носа нычкуешься в норке?
– Я…
– Знаю. В Будапеште живешь уже с развала сэсэсэр. А чего не наблюдаешь, не пишешь, не звонишь?
– Звонил. Твой папа Николас сказал: "Умри!".
– Это он пьяный был.
– А анюка?
– Кто-кто?
– Мама Оксана…
– Ах, мама. Ты вообще обвенгрел, дядя Паша. Мама, когда папа пьян, отсутствует.