– Прочитай что-нибудь, – улыбнулась Кристина.
Виктор поморщился.
– Я не люблю читать стихи.
– Почему?
– Редко у кого получается хорошо. Обычно звучит слишком пафосно и до души не доходит, не трогает. Мне кажется, человек должен сам читать, чтобы прочувствовать что-то свое, личное, а не навязанное чтецом.
– Зато у чтеца можно заметить то, что ты сам не увидел.
– Тоже верно, – качнул головой Виктор.
Они помолчали.
– А сама ты – любишь стихи?
– Конечно люблю. Хотя раньше вообще не любила, а сейчас могу сидеть и плакать над строчкой. – Она чуть смущенно улыбнулась. – Я люблю русских поэтов Серебряного века, они очень… красивые. Люблю Анненского, он сложный, но у него есть потрясающие вещи. Вы знаете его «Среди миров…»?
– Не помню, начни.
Кристина сжала руки, отвела глаза и тихо начала:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
– Я помню, – вдруг резко выдохнул Виктор, словно очнувшись и пытаясь ее остановить.
Но Кристина закончила:
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.
Кристина замолчала, с удивлением глядя на него, а Виктор отвернулся, глядя на воду, руки его, сжимавшие ножку бокала, чуть подрагивали.
Кристина отняла у него бокал и накрыла его большие ладони своими маленькими. Он тихо улыбнулся ей.
– Тебе не понравилось? – спросила Кристина.
Он покачал головой.
– Просто… Вдруг вспомнил. Я знал одного человека, который очень любил это стихотворение. Не понимаю, как я сразу не вспомнил?.. – он попытался улыбнуться ей, – Наверное потому, что слишком хорошо забыл.
Они замолчали. Виктор оперся на локоть, отворотив лицо. Он смотрел на реку, которая медленно и вольготно несла свои темные воды против движения кораблика, смотрел на отражающиеся в воде огни, и вспоминал другую реку, другие огни и другую женщину. Он на миг смежил веки, и когда он вновь открыл глаза, то обнаружил себя сидящим в старом кресле, напротив темного зева граммофона.
Виктор вздохнул, поднялся и, подойдя к граммофону, поставил на него пластинку номер четыре.
– «Это было слишком давно, я не помню ее лица. Помню лишь золотые волосы, действительно золотые – они так сияли, что мне казалось, будто это солнечные лучи заблудились в ее волосах. Я помню их запах – легкий цветочный запах духов – флердоранж и яблоко. «fleur d'oranger et pommes», так она говорила.
Она была удивительная. Она была не то, что называют «femme fatale»… Нет, ее обаяние было обаянием новых француженок, легких, стремительных амазонок, La garçonne – девчонок-мальчишек. Но! Нежнее, беззащитнее. Не было у нее той саркастической брони и силы, что есть у La garçonne. Она только казалась сильной, смелой и независимой, на самом деле она была тем самым fleur d'oranger, хрупким белым цветком с нежным ароматом. Я увидел ее одним летним утром, на ступеньках, залитых солнцем. Она сидела в облаке белого платья, склонив голову, отчего ее прекрасные волосы рассыпались по плечам. Маленькая красная сумочка и шляпка из красной соломки валялись рядом, брошенные впопыхах. Я помню каждый ее жест. Она заправила прядку за ухо и закусила кончик ручки спелыми красными губами. Она была словно олицетворение полудня под цветущей яблоней.