Погода для сенокоса стояла прекрасная. На летнем голубом небе не было ни одного облака. Работа спорилась. За две недели установленный колхозом план на заготовку сена перевыполнили в два раза. Озимые и яровые обещали быть хорошими. Народ удивлялся стойкости земли. Больше десяти лет не видала удобрений. Старухи говорили, что бедная земля отдает последние соки.
Рожь наливалась, а влаги в почве было недостаточно, дождя давно не было. Старухи молились Богу, просили дождя. Николай тоже часто смотрел на уходящий за лес горизонт и ждал появления облаков. Народ собрался делить сенокосы для личного скота. Травы было еще целое море. Лесные сенокосы никто косить не хотел. Все надеялись на полевые.
У собравшихся попросил слово Алексанко. Все в недоумении смотрели на него и думали, что он скажет. Он вышел на середину площадки, правой рукой разгладил бороду, громко произнес:
– Дождя-то все нет и нет. Может быть, мне съездить за попом в город? Если председатель разрешит автомашину, мигом слетаю. Отслужим молебен, по полю с иконами пройдем, побрызжем святой водой и, как пить дать, Бог дождика пошлет.
Молодые захохотали. Пожилые и старики кричали, что дело придумал, надо послать.
– Граждане, тише! – крикнул Николай. – Ты, старый хрен, больше ничего придумать не мог. Увидел шофера и вспомнил, что тебе надо поехать в город. Решил прокатиться на колхозной автомашине и начал воду мутить.
Алексанко виновато ответил:
– Да нет, в город мне не нужно. Если только по пути сноху из города захватить. Она женщина сильная, помогла бы косить.
Николай собирался отругать его по всем правилам. В это время к Алексанко подошла письмоносец и отдала ему письмо. Бабы закричали:
– Напрасно отдала. Надо было заставить его, старого, поплясать.
Алексанко стоял растерянный, глядел на конверт. Руки у него тряслись. Николай уже без злобы подошел к нему и спросил:
– Что с тобой?
– Чую что-то неладное. Это почерк не моих парней.
Николай взял из его рук письмо, разорвал конверт и прочитал:
– Твой сын, Степан, 20 июня 1945 года в схватке с бандеровцами в Ужгороде погиб смертью храбрых.
Алексанко побледнел, опустил низко голову. Взял письмо из рук Николая, пошел домой. Походка его резко изменилась. Он стал походить на дряхлого столетнего старика. Через несколько минут в его доме раздались рыдания и причитания Егоровны. Он молчал, но из глаз его текли слезы. Текли они по щекам, застревали и оседали в бороде. До позднего вечера он сидел в одном положении, вспоминая образ своего любимого младшего сына – красавца, гармониста, любимчика всей деревни, не по годом серьезного. Егоровна, не переставая, ревела до хрипоты.