А отец несколько раз пытался выдворить цветы из комнаты дочери. Горшки выносились, ветви обрубались и – ничего. Отец даже распылял какой-то жуткий газ, после которого было невозможно дышать, а растения всё равно возвращались, прорастали из трещинок в мебели, из единственного забытого саженца. Они возвращались к Маше. Окружали цветущей стеной. Личный, маленький, зеленый островок спокойствия, о котором девушка заботилась с несвойственной для неё, грешницы, богохульницы, чудовища нежностью.
До той минуты, пока не хлопнет входная дверь.
– Машка, где тебя носит?! – судя по голосу отца, они с коллегами опробовали новое церковное вино, – Иди сюда, дура!
Девушка на мгновение задумалась, не лучше ли переждать здесь, в зеленой безопасности, но:
«Почитай кормителя нашего», – сказала бы мама.
Маша вышла к отцу, который стоял посреди гостиной с большим пакетом в руках.
«Оружие, – сразу же подумала Маша, – Пистолет или топор. Он наконец решил избавиться от меня».
Увидев дочь, главный окружной священник оскалился и сделал шаг к ней, а Маша, памятуя собственные мысли, невольно отшатнулась. Она знала, что её не будут убивать в гостиной, потому что это расстроит маму: придется долго вычищать ковер. Но может…выведет во двор? Загонит в ванную? Там кровь смыть легче.
– У меня для тебя сюрприз.
Удавит, и в пакете – веревка? Последний сюрприз от отца был объявлением несуществующей беременности.
«Чудовищные мысли для девушки, воспитанной в такой приличной семье», – сказала бы матушка.
– Какой? – пискнула Мария, заметив, что чем дольше она, парализованная ужасом, не отвечает, тем темнее – и страшнее – становится лицо отца.
– Слишком шикарный для такой неблагодарной суки, – он бросил пакет на диван и сделал резкое движение, подзывая дочь к себе, – Тебе повезло, что из-за той твоей выходки акция не провалилась. Люди внесли пожертвования, и нам выплатили премию. Иначе разговор был бы другой.
– Я понимаю, – смиренно опустив глаза, тихо ответила Маша, почти подкрадываясь к дивану, – Прости меня, папа.
– Не прощу, – рявкнул он, и Мария была уже почти готова с рыданиями упасть к нему в ноги, как вдруг его голос смягчился и стал почти…веселым? – Но у тебя будет шанс заслужить моё и Его прощение. Глянь.
Отец раскрыл пакет, достал из него еще один, поменьше, и уже из этого извлек нечто белое и…кружевное?
– Ещё обувь, – кинув вещью в ошеломленную Марию, он снова зарылся в пакет, – Дура консультантка советовала мне привести тебя, чтобы ты померила сама, но мать сказала, что у тебя 38, что еще надо? Жадные сволочи. Лишь бы обмануть.