Сатанинский шпион и вредитель, Еремей Климович Бесовичев, про то всё, насчёт найденного клада, телепатически прознал. Потому прямо с парохода в реку Амур и сиганул. Обиделся на то, что ему богатства не достались.
А дальнейшие дела простые. Егора Петровича, в конечном результате по-человечески умершем, захоронил Валериан с большим почётом и уважением. Клад, понятно дело, целиком и до мелких копеек, он начальству местному сдал.
Рассказал, им так. Дескать, проходил, мол, мимо-то, смотрит – лежит добро-то. Ему поверили, руку пожали, грамотой самой почётной наградили и зарплату подняли. Потом сделали старшим электриком. Он-то почётной грамоте очень рад был, три дня смеялся и спал с ней.
К нему и Лиза на этой почве вернуться пожелала, так он ей отказал всячески. И причина-то понятная. Ежели любовь настоящая, а не показная, то ведь можно и простого человека заметить, без всяких почётных грамот.
Люди сказывают, что после того случая многие жёны и подруги разных московских начальников себе лисьи шубы купили. Ну и что с того? Совпаденье получилось, потому что дело к зиме шло.
За своё старание и пользу государству принесённую Валериан с премии-то за молодёжную находчивость, в смысле сокровищ, приобрел себе добрый такой перочинный ножичек. Не ведаю, но допускаю, что он в музее нашем под стеклом лежит или даже, где-нибудь, в Москве-матушке.
Но, может, и не так всё, и какой-нибудь иностранный господин, из командировочных, небось, им запросто свиное сало режет. Ножик-то надёжный, советского производства. С ним можно не только в кино сниматься, у его лезвия сталь добрая и точится славно.
Много разных историй, легенд и сказок слышал о Комсомольске-на-Амуре. Но разве обо всём поведаешь? Есть ведь и такие, какие пока ещё рассказывать не очень желательно. Да и ни одна жизнь для этого понадобится, да и не только моя. Одним словом, обо всём не сообщишь. Тут и время надо иметь свободное, да и настроение. А когда оно появится? Не ведаю.
Но бог даст, найдутся добрые молодцы, острые на язык-то и перо, и что-то особенное скажут про минувшее наше. Но пока молчат, видать, час такой не настал для откровения полного. Тем летописцам, что в бронзовые и каменные памятники превратились, гораздо проще. Стоят они себе на площадях больших и малых по ночам семечки щёлкают и над нами посмеиваются. А ведь есть над чем. Чего уж там.
Ну, да ладно. Кому гордым ходить пристало, пусть себе ходит. Мы же промолчим и послушаем, что другие скажут. Правда, кто много болтает, тому чаще всего и сказать-то нечего, да и не может он говорить-то. А хочется даже речь большую произнести с какой-то пламенной гордостью не за страну, не за людей, а за себя такового вот, необычного.