Правда, кода они вышли-то в завтра, будто бы из подземелья какого, так Федя от удивления, на полном серьёзе, дара речи лишился. Всё разглядывал и дома многоэтажные, и легковушки иностранные, и монументы разные, и, более всего, людей. Вроде бы, они такие же, как и он. Но, если присмотреться – прямо скажем, по его разумению, не совсем в норме, что ли.
Федя с интересом спросил, в каком времени они сейчас находятся. Ему с грустью Фёдор Пантелеевич ответил, что – июнь двухтысячного года, начало двадцать первого века. Дед тут же пояснил, что ему сейчас – ни много – ни мало – а восемьдесят девятый год пошёл. Сообщил, что уже многие из тех его друзей, что город начинали строить на Амуре, давно уже умерли. Да и ему уже не так много осталось по земле-то ходить.
Конечно, Федя, тут же его успокоил, поддержал морально, фактически себя самого. Заверил, что Фёдор Пантелеевич, ещё на вид крепкий старик и лет сто проживёт. Ну, может быть, чуть поменьше – восемьдесят, к примеру. Но тут же отвлёкся от всяких разговоров, по сторонам смотреть.
Вон парнишка идёт, одетый в брюки – не в брюки, в трусы – не в трусы. Да ладно бы так шагал, а ему этого мало, что-то в коробочку говорит, которую, в руке держит, и бормочет. Видать, сам с собой с собой беседу ведёт: «Я вчера такую тёлку снял, что Крокодила жаба задавила».
Не то, что бы жутко Феде сделалось, но страшновато от вида такого паренька, да и слов его, диковатых. Да и девчата больно какие-то не шибко ясные, пупы оголили – и радуются. В общем, все почти что, словно представители самых страшных сказок. А почему-то ещё на его, Федю, с интересом смотрят, ухмыляются.
– Эх, коза меня забодай! – стал сокрушаться Фёдор Пантелеевич,– надо было бы нам в одночасье в супермаркет зайти и тебя переодеть.
– Меня в такое нарядить, что на них надето, никак не можно,– обиделся и даже немного возмутился Федя. – Я же ведь из первых строителей славного города на Амуре, а не пугало на огороде. Такое ведь даже американские буржуи не носят. А если вопрос на этот счёт тобой, Фёдор Пантелеевич, категорично будет поставлен, то я уж лучше побреду в своё минувшее.
– Да пойми ты, голова садовая, – взъерепенился малость его провожатый, – ты же ведь, как есть в галифе и в старых хромовых сапогах, да и рубашка на тебе с непонятной орнаментовкой на воротнике. А на голове что?
– На голове самая, что ни на есть ходовая и щегольская тюбетейка. Из Узбекистана.
– Хорошо, что ты ёщё будёновку на голову не натянул.
– А что? У меня она имеется. Только в ней сейчас больно жарковато было бы.