– Мое имя Неферхепрура – Ваэнра, – дерзко отозвался фараон. – Я не забываю лжецов и негодяев, я помню их в лицо, чтобы не подпускать к себе близко. Уходи, Такенс, ты не можешь оставаться здесь, ибо за все твои злодеяния тебя следует предать смерти, но я этого не хочу, потому что не желаю становиться похожим на тебя. Уходи, – фараон уступил Такенсу дорогу, но тот еще некоторое время неподвижно стоял, исподлобья глядя на своего повелителя.
Наконец он нашелся, чем ответить:
– Ты говорил о моей подлости, божественный? Но ведь и ты прибегнул к этому орудию, переодевшись и выманив у меня именное украшение. Ты сам не замечаешь, как действуешь вопреки своим убеждениям. Ты хочешь использовать мое имя против меня? Ведь так?
– Ты рассудил о моих действиях таким образом, как если бы сам оказался на моем месте, – спокойно отвечал Амонхотеп IV. – Я до последнего момента надеялся, что мои подозрения не оправдаются, что какой-то негодяй нарочно порочит твое имя. Но вот в руках моих именная ведь, принадлежащая Такенсу, верховному жрецу Амона. Сомнения мои разгромлены. Я не стремлюсь к мести. Это недостойно человека. Мне не нужна твоя драгоценность, возьми ее, – фараон протянул Такенсу украшение. – Но знай, что с ней тебя очень скоро отыщут и приведут ко мне. И даже без нее тебя найдет полиция: твои приметы известны очень многим. Уходи из Египта, Такенс.
Фараон положил украшение на ступени и стал медленно подниматься по лестнице.
Жрец бросил взгляд на лежащую вещь, поднял ее и, попробовав на пальце острый край пластинок, неожиданно кинулся на фараона. Он хрипел от охватившей его жажды крови, смерти этого человека. Он хотел разрезать его на куски, полоснуть по горлу, по глазам, по сердцу, в слепой ярости не соображая, что выбрал для этого неподходящее орудие, мягкое, недостаточно острое даже для того, чтобы сделать рану.
Амонхотеп оказался проворнее и отбросил от себя озверевшего Такенса. Тот тяжело упал на ступеньки, и украшение зазвенело по полу.
– Прощай, Такенс, – поправляя накидку, через плечо бросил фараон. – Ты недостоин даже того, чтобы называться мудрым. Разум изменил тебе!
– Я не умалишенный! – прохрипел тот, но Амонхотеп уже его не слушал; его тень мелькнула по перекошенной от ненависти физиономии Такенса и растворилась в лунном сиянии ночи.