– Я, вроде, вздремнул немного…
Увидев свою наготу, смущенно улыбнулся.
Махнув рукой на то обстоятельство, начал с того, чего не знал никто:
– Видишь, как получилось…
Его улыбка стала виноватой:
– Проснуться успел, умыться успел, самовар поставить – не успел. Думал: посидим с матерью рядком, поговорим ладком, чайку утреннего отведаем, всех, кто на ум придет – вспомним… Это мать сказала: сыну нашему трудно, вот я и пришел. Иногда вовремя прийти – лучше, чем что-то вовремя сделать.
– Надо же!
Отец, кивнув на туфли моего старшего сына, искренне удивился:
– Валентинчик до сих пор ставит обувь как в детстве!
…Мой старший сын с малолетства ставил обувь носками в разные стороны.
Удивляла не столько обувь носками в разные стороны, сколько неуловимо-быстрая последовательность предшествующих действий; носком обуви левой ноги сын наступал на задник правой, коротким и легким движением правого бедра и голени вперед и вверх освобождал пятку и полуосвобождал до подъема ступню, затем, стоя только на носке левой ноги, заводил чуть выше левого голеностопа правую ступню, отводил ее насколько можно назад; обувь, что полувисела едва ли не на пальцах, касалась каблуком внешней стороны носка левой стопы, после чего, крутнув правой стопой налево, сын полуразворачивал обувь на ней и, сняв ее, разувал левую ногу и, тут же загребая стопой внутрь, доводил ее до полного разворота вперед задником, прижимая обувь с правой ноги к обуви левой; обувь менялась местами, – правая становилась как бы левой, а левая, не меняя ни места, ни направленности, становилась правой; любая повседневная обувная пара на глазах превращалась в параллель разнонаправленных векторов.
Глядя на обувь, отец кивал своей, – внутренне законченной, – мысли.
Вслух же высказался метафорично:
– Плоть плоти моего дыхания принадлежит сквозному потоку времени. Это хорошо…
И вернулся ко мне:
– Я, сын, – в другой дороге и скоро перестану приходить в твои сны, но в мыслях, извини, останусь. Запомни: сейчас – только трудно, но – не страшно…
И задумался.
Ему, видимо, хотелось сказать еще что-то, но, решив, что не стоит, по-хозяйски глянув на мать, почти скомандовал:
– Не задерживай: смерть и рождение не любят опаздывать!
Мать засуетилась, и стала торопливо заворачивать его в саван.
Слегка придавив, положила под последнюю складку на груди кусок хлеба.
Обращаясь больше к себе, чем ко мне, пояснила:
– Он ушел без крошки во рту, не испив даже утреннего чаю.
И, подняв глаза вверх, обратилась к небесам.
Обратилась, как делала это в последнее время, на синтезе слов двух языков: