– А как же Майка? – удивилась Ирина. – Она же будет у тебя цензором похлеще, чем Главлит в совке.
– Ну, Ирэн, нам же нечего скрывать, – сказал Костик с интонацией Караченцева-Бельмондо, и у Ирины сладко защемило сердце.
– Ты приедешь в Москву? – спросила она. стараясь не разреветься.
– Нет, – честно признался Смородин. – Зачем? Кто-то за это время помрет, кто-то постареет, словом, будут одни разочарования. Шпаликов недаром написал: «Никогда не возвращайся в прежние места». Лучше ты к нам приезжай. Конечно, не в Израиль – в Канаду. Настоящую жизнь увидишь, не то, что наш бомжатник. Майка к тебе нормально относится. Наверное, не считает достойной соперницей. Обещаю, ревновать не будет.
Костик с молчаливого согласия жены проводил Ирину до метро и поцеловал в щеку. Из последних сил сдерживая слезы, она растянула рот улыбке, махнула рукой и бегом скрылась в подземке.
С тех пор жизнь разделилась для Ирины на две части: реальную и ту, что в письмах. Электронной почты тогда еще не было, и через половину земного шара полетели их бумажные послания. Костик шутил: «Наша переписка иссякнет, когда пересохнет Ниагара». Ирина прилежно и весело сообщала ему о московских новостях и об общих знакомых. Он тоже бодрился, но было ясно, что Костик тоскует, что ему не удается вписаться в заокеанскую жизнь без знания английского, без нужной на Западе специальности, а главное, как он сам любил раньше говаривать, «без привычки к систематическому труду». Как и в России, семью содержала главным образом Майка, блестяще знавшая английский и преподававшая в Канаде русский язык иностранцам. Костик поначалу бездельничал и кайфовал, открывая для себя новую реальность, знакомую прежде лишь по фильмам и романам англоязычных классиков. Его письма были полны приключений и веселых подробностей. «Я теперь Kostik, представляешь!», – весело сообщал он и шутил, что не отказался бы от дядюшки-миллионера. В конце концов мистеру Смородину пришлось устроиться на работу, и его письма стали еще увлекательнее. Костик уморительно рассказывал, как пришивает пуговицы в прачечной («Прикинь, Ирэн, пуговица – доллар!»). Потом его наняли охранять какой-то пустырь, затем – развозить на старенькой машине газеты подписчикам. Вскоре Костик уже фотографировал дома, выставленные на продажу, затем расчищал снег возле коттеджей, наконец принялся сочинять рассказы в эмигрантскую многотиражку. Его многочисленные умения в Канаде позволяли лишь не умереть с голода. В мире иных ценностей у Смородина не было толпы восторженных слушателей и почитателей, а ирония на Западе не считается дорогим товаром. В каждом письме Костик присылал Ирине свою фотографию. Вскоре у нее скопилась толстая пачка его изображений – на горных лыжах, в седле, возле автомобиля или у подножия очередного небоскреба. Он писал Ирине почти ежедневно, словно подбрасывал полешки в медленно угасавшую топку их нежной дружбы. «Чтобы я не забывала его, красавчика, и чаще писала», – догадывалась Ирина. Костик и не скрывал того, как он ждет ее писем. «Ирэн, ты – последняя ниточка, связывающая меня с Родиной». – частенько напоминал он. Впрочем, Ирина сама уже «подсела» на их переписку, как на наркотик.