Липкая затравленность последних месяцев внезапно улетучилась – впервые за последнее время она словно увидела в своих действиях некую цельность, даже закономерность. Все сходилось: “R” – Ромка!
И когда он (а она нисколько не сомневалась, что это именно он, а не она) впервые несмело толкнулся и зашевелился в ее животе, Яна, словно приветствуя, погладила его: Ромка…
Именно тогда, в январе, она осознанно полюбила его, Ромку, еще не родившегося, но уже словно бы знакомого ей.
По вечерам, прошмыгнув в просторной ночнушке в кровать, она бессознательно гладила свой живот и вспоминала, как однажды, ей было тогда лет двенадцать, в автобусе она держала на руках малыша, которого ей передала молодая симпатичная веснушчатая девушка. Яна пыталась тогда уступить ей свое место, но та лишь весело отмахнулась, а вместо этого вопросительно кивнула на спящего малыша: возьмешь? Яна бережно уложила спящего мальчишечку к себе на колени – она очень боялась побеспокоить его, но он спал крепко. Яна смотрела тогда на маленькое круглое личико с тугими щечками, на кнопочный носик и на маленький и удивительно четко очерченный ротик, словно у фарфоровой куклы, которая стояла у бабушке на комоде. В автобусе было жарко, и малыш был немного влажный, от него исходил удивительный запах, и Яна отчего-то подумала тогда: так пахнут ангелы.
Мать заметила живот в начале марта – даже самые просторные рубашки и толстовки уже не могли скрыть очевидного. И именно тогда Яна сумела впервые не дать себя избить.
– Не тронь меня! Малыша повредишь! – тихо, но четко прошипела она матери, которая, осознав ситуацию, дико вращала глазами в поисках орудия экзекуции.
– Слышишь? Не тронь! – во второй раз Яна уже кричала.
Не в силах осознать происходящее, мать безвольно плюхнулась на диван.
– Ты что же это… Ты что… Ты чего это… – как заведенная повторяла она, все еще не в силах осознать происходящее.
– Рожать буду, – коротко бросила Яна и тяжело, нарочно вперевалку, прошагала в свою комнату.
Побоев тогда не было, хотя было много криков, много слез, много битой посуды и даже разбитый телевизор. Но Яна осталась тогда нетронутой, и вечером, оглаживая свой живот, она шепотом пообещала Ромке, что никто и никогда не тронет их больше и пальцем.
Школу она бросила на следующий после признания день. Без всякой подготовки, просто проснулась утром, посидела на кровати, вышла на кухню и сказала матери:
– Не могу я больше в школу… Пусть на второй год оставляют…
Мать, которая, несмотря на вчерашний скандал и слезы, выглядела бодрой и отдохнувшей, визгливо крикнула: