34.
Сон
На вершине скалы, столь резко устремляющейся к воде и брызгам, которые она прорезала своими холодными гранями, они сидели все вместе на густой и живой от ветра траве и смотрели, каким далеким казался горизонт. Казалось, еще чуть-чуть, и вода закроет собой все небо. Граница между ними уже была еле заметна. Последние мягкие облака, висящие низко над их отражением, таяли под красными лучами заката и стекали в вечно растущую морскую гладь.
Как изменилось все за это время. Все, кроме этого вида с почти утопающим солнцем. Но тогда – тогда ей было по-настоящему страшно, что растущие с каждым днем волны и всплески заберут и луну, и звезды, и накроют водяной мглой весь ее мир. И тогда она уже не будет знать, куда плыть и вести за собой других. Исчезнут ориентиры, а за ними и верный путь.
А сейчас их кожа блестела, и лица покрывались сиреневой пленкой – последний цвет заката. И такой теплой была трава, что на секунду пришлось убеждать себя, что она не выдумала все это. Что охваченные высоким огнем горы не были просто сном. Горели трава и деревья, и когда от них уже ничего не осталось, горела земля. Жар глубоко проникал в самый камень.
Много времени потребовалось, чтобы скала переродилась и ни следа прошлых мучений не осталось на ее лице.
* * *
Это был сон, путающий твое настоящее. Сон, что воспринимаешь как часть давнего события, как далекое воспоминание. В ту ночь он слился с тем, что я увидела, открыв глаза.
Наше окно – старое, холодное окно, смотрящее на кипарисовый задний двор – было покрыто инеем. Абсурд. Стоял август, но в этих широтах я сомневаюсь, если хоть раз выпадал снег. Только проснувшись, мы часто видим странные вещи. И ведем себя странно. Нан однажды начала кричать на стену, умоляя оставить ее в покое, когда мы слишком резко разбудили ее в воскресенье. Проснувшись телом, она все еще была в своем сне. О чем он был, я не знаю. Ведь, сгибаясь от смеха над всей картиной, мы мало думали о том, что могло происходить у нее в голове. Спросила об этом я слишком поздно, уже к вечеру, на что Нан с искренним недоумением ответила, что не понимает, о чем я говорю. Она не помнила ничего: ни сон, ни разговор со стеной, ни нашу глупую реакцию.
То должна была быть августовской, черной ночью с широким звездным небом. Я тогда видела много звезд, сейчас же мои глаза замыты солью и водой. Луна теперь двоится. Жаль. Но сбежав от судорог полусна, мне действительно показалось, что все летние дни, весь полуденный зной и теплая вода на у берега были одной из многих линий бреда. Ростки зачатков темных, навязчивых мыслей, которые приходят с наступлением убийственной тишины. Мне казалось, что я наконец проснулась в настоящем утре устоявшейся зимы, пришедшей слишком давно, чтобы я могла вспомнить. То была первая мысль до первого глубокого вдоха.