Кассета шумела. По экрану ползли розовые полосы, электрические дефекты бесновались. Маленький я начал бить пол, швырять разноцветные предметы. Маленький я начал биться ногами, локтями, потом головой. Ему было больно, но он не мог остановиться. Маленький я ждал, пока отец или мать скажут, сделают что-то, что его успокоить. Засуетились ноги вокруг него, как в нелепом танце.
И я начал вспоминать все. Как сводил родителей с ума, как рисовал в своем воображении их идеальные версии и заставлял их быть ими. Они говорили лишь то, что я хотел. Делали все, лишь бы я был спокоен. Участвовали в ростках будущих ритуалов. Я втягивал их в мое безумие с самого рождения, и мне стало больно и стыдно в шее. Я вдруг вспомнил все, что мое сознание прятало ради моего же блага.
Вспомнил, и не смог смотреть дальше. Все кассеты бросил на старый изломанный пол. Потом бросился на колени сам и с животной силой изломил их до неузнаваемости.
Я хотел покончить с прошлым.
Кто я был?
Я был хуже любого диктатора, загоняющего в могилу собственный народ.
Ведь я приводил к седине собственную кровь.
36.
В одной деревне, возникшей из дыма грозы, что ударила по ошибке в Богом забытое место, жил рыбак, что никогда не рыбачил.
Та деревня не имела соседей, не принадлежала ни одной стране и не знала о странах вовсе. Все, что было у серых, сонных людей, – это мертвая вода свинцового цвета и пустые горы, не спасавшие от громкого воя ветра.
Небо над той деревней было подобно пеплу, сгоревшему снова. Оно давило сверху вниз, прижимало людей, и оттого ходить по дорогам для них было тяжелой пыткой.
Ничего не менялось, но люди чудом рождались и чудом доживали до смерти. Не было утра и дня, вечера и ночи. Свет и тьма сливались в металлическую серость, и время потеряло смысл.
Ничего не росло, кроме людей, но и те росли по кругу. Без живой земли они начали есть пыль, и это закрепило на них тот серый слой лица, являвшийся в самом младенчестве.
Свинцовые воды замерли сотни лет назад, и лишь колебались, когда с гор спускались унылые завывания воздуха.
Среди этих безжизненных пейзажей жизнь продолжала тлеть, почти не давая тепла. За века люди приспособились собирать серую влагу нависшего щита туч, писать книги отсчета и строить дома из серой, безвкусной глины.
И немного лет понадобилось, чтобы было забыто солнце.
Того рыбака звали Эмуннах, и жил он один у самой кромки недвижной толщи. С собой он вечно таскал сети, и дом его был усыпан гарпунами и нитями. Стены серой избы подпирали три деревянные лодки, сделанные неизвестным мастером неизвестного времени. Это были единственные лодки деревни, но никто и не помышлял о морских промыслах. В мертвой воде ловился лишь холод.