На один из праздников я получил камеру. На другой – триногу. За это время у меня вырисовывалась цельная картина: вот я нагой сижу на высокой ветке, вот огромный костер, а я вокруг пляшу и прыгаю. Долго не мог решить, где будет само послание. За кадром в виде моего голоса или в тексте, бегущем внизу экрана? Но это оказалось не важно: я так и не съездил в тот лес, я так ничего и не снял.
Позднее я вернулся к тексту. Нужно было действовать решительно. Новый план: к своему дню рождения написать письмо-книгу, в которой я признаюсь во всем. Выложу начистоту все самые сокровенные мысли. Обнажу веру. Каждый день я проводил в библиотеке и писал, писал. Стиль был похож на песню, написанную сплошными певучими линиями. Главы прибавлялись, убавлялись дни до финала. Но она убила весь смысл своими словами. Все мои намеки о нашем будущем путешествии в вечность она отражала испуганными переживаниями за мое будущее. Она не понимала, почему я был так пассивен в выборе карьеры. Не понимала, почему летели вниз посещаемость и баллы. В ее голове я, наверное, был праздным юношей, которому был нужен только толчок. Но я уже летел вниз.
В один день я понял, что маму не уговорить. Она жила в своем мире, и никогда бы не стала жить в моем. Бетонной стеной упирались гордость и независимость. Я не мог сделать ее моей собственностью, забрав с собой.
Когда сон кончился, но глаза еще были закрыты, вдруг забылись последние месяцы и показалось, что глаза откроются на белую стену с тремя морскими миниатюрами, купленными мамой у одного неизвестного художника. Но они открылись в холмы из незрелой черники и долгие, однообразные столбы. Солнца не было, не было и моих миниатюр.
Следующие сутки пути давались легче, но были однообразны и долги подобно первым. Я шел уже бодрее, приноровился наступать в нужные места, не давал праздно лежать ножу. Лес менялся так медленно, что я испугался, не придется ли идти лишний день. Несмотря на все обещания питаться небесным эфиром или магией света (нет, таких понятий не было в моей вере), я вдруг начал принимать тот факт, что мне придется поесть. В моем животе желудок выскребал себя внутрь, но еды я с собой не взял. Я ускорился. Глупо было бы умирать в самом начале бессмертной жизни.
Но я опоздал лишь на пару часов. Конец леса ознаменовал подсоленный ветер. Он обогнул редеющий цвет коры и на шуршащих листьях дополз до углубления, что вытоптали мои ступни. Я понял, что дошел до конца. Я вырвался из скуки, и за минуты до этого вырвалась таинственная полоса под небом, алая, как сила. Тогда я и увидел его.