Распупин, испугавшись такой перспективы, залез под один из стеллажей так тихо как мог. И судя по тому, что вошедший на него не среагировал, то сделать это Распупину удалось весьма виртуозно. – Надо переждать. Отсидимся пока здесь, а там поглядим кто такой. – Так он сделал, но разглядеть вошедшего он полностью не сумел: сверху его изрядно придавливал стеллаж, закрывая львиную долю обзора, да к тому же и смотреть он мог только лишь одним глазом, другой был уставлен не пойми куда, изобличая животный, глубокий и дремучий, как русские болота, страх. Некто прошел мимо, не остановившись, и, когда он обронил что-то на пол, Распупин уже было подумал, что ему конец, и закрыл свои глаза копытцами. – Я тебя не вижу, значит тебя нет. – Да что это , в конце концов, где моя храбрость и достоинство, ведь человек я, или животное какое. Эта шкура на меня отвратительно влияет, к тому же она воняет. Пробираться нужно потихоньку, потихоньку, потихоньку. А, голова, Ефим Георгиевич, голова-то есть у тебя на плечах как-никак! И как варит-то, как варит-то, как адский котел! Как бы мне самому во ад не угодить. А то сварюсь как ёж и делу крышка. Да нет же дел у тебя теперь. Брони нет, типографию взорвали! Да нет. Это мы еще поглядим кто кого. Мы ваших, или вы наших, – на этих словах он медленно пополз под стеллажами к отдаленно брезжившему выходу. Медленно здесь не означает, что он полз будто змей, змей Распупин не особо жаловал – все-таки не богоугодные создания, к ним он никакого доверия не имел, хотя к искусству заклинателя-факира относился положительно, а полз он будто римская трирема, поочередно отталкиваясь сначала передними, затем задними неподатливыми конечностями, сетуя на то, как же все-таки неудобно это – бытие-ослом.
С горем пополам он дополз до долгожданной двери, что была, разумеется, как и прежде, закрыта. Ну что ему, вошедшему, хоть щелочку оставить какую, Распупин в неё бы протиснулся, надо быть уверенным – протиснулся бы, вытек ручейком, проточил бы зазор до русла и конец. Вот он стоял у двери на всех четырех конечностях и вдруг понял, что звукоизоляция помещения устроена таким образом, что то, что происходило в комнате, было ему не слышно. Но как? Или же он уже настолько вросся в шкуру парнокопытного, что не слышит , что творится за пять шагов. Эта подробность его серьезно озаботила, ведь тот подозрительный незнакомец мог прочитывать все шаги Распупина до последнего, и тогда его поимка просто была делом прихоти и времени. Распупин решил поторопиться. Времени было в обрез.