Он еще раз осмотрел дверь – не было ли где в ней зазорчика, он примерился к ручке: повернуть ее можно было бы только в прыжке, который бы привлек внимание. К такой ловкости он был пока не готов, тем более что делать дальше, что делать внизу с остальными дверьми? Мысли роились в продолговатом черепе животного как мухи, после чего Распупин поднял взгляд наверх, в каком –то даже скорбном и жалостном жесте, и увидел над дверью глиняную табличку с выведенными на ней знаками. – О, да. Господи. Вот спасение! Вот она табличка закадычная моя кровеносная, моя цветочная. Ты-то меня и расколдуешь. Но, как ни старался ее он прочесть, у него ничего не получалось. От досады он забыл о безопасности и только все силился прочесть и плакал, плакал крупными животными слезами. Господи Боже Исусе Христе сыне Божий спаси мя грешнаго – повторял он про себя, пока он не понял, наконец, что не может прочесть табличку , потому что он осёл и не знает языка человеческого. По крайней мере, в нем еще не успела отмереть способность думать и молиться, но читать он уже не мог. Как бы ни бился он шариком своего сконцентрировавшегося сознания о неровную поверхность глиняной таблички, но все что она могла бы ему дать, так это гематому. – бе-может бе-бе-быть. как-бе это? Бе-ть я бе бе-бе-слю – бе-бедовательно я бе-бе-ществую!
Ужас реального раздавил Распупина как молодого и голодного комара и он мокрым пятнышком чего-то, именуемого обычно сознанием, точнее просто мокрым пятнышком расплылся вдоль порога, тревожно глядя одним глазом в плоское и темное, непроницаемое небо потолка, завешенного паутиной и разводами неживого, но прожорливого грибка. – бе-бе-ук в б-б-бе-тине, бе-е-бе-бок – повторял он уже вроде бы вслух, и сам он уже напоминал скорее потолочный грибок, нежели способное к состраданию существо. Может этим он хотел повторить то, что было высечено в табличке. Но это было скорее похоже на подражание заклинаниям – по форме, но никак не по содержанию.
– Бе-е-бе-ее-е – отчаянно блеял он, и слоги как послы-самоубийцы безнадежно отправлялись в пространство, но этого было достаточно, чтобы привлечь внимание. Перед Распупиным предстала по-доброму улыбающаяся Белая Священная Летучая Мышь. На шее у нее висела голова Адама, во рту торчала курительная трубка, а лапки были сложены за спину.
– Ну что, влип ты старина, смотрю по самые копыта.
– Бе-бее-бе-е-е.
– Лежи так и не дергайся, сейчас я тебя расколдую, –после чего Белая Священная Летучая Мышь достала из нагрудного кармана красную кожаную перчатку, чем немного испугала Распупина – некоторые животные пугливы до ярких и неожиданных предметов – и надела ее на правую лапку, затем положила на дрожащую голову осла и пробормотала что-то неразборчивое несколько раз. Затем замахнулась курительной трубкой и ударила ей по голове Распупину.