– Да неужели.
– Да. Поэтому ты здесь. Видишь крест?
Распупин взглянул по направлению указующей лапки, где действительно стоял массивный крест.
– Да, вижу.
– Ты должен распять меня.
– Ничего я не должен.
– Сделай это и я верну тебя обратно.
– Ты уверена?
– На все сто.
***
Амбал Иннокентий неумолимо нес Распупина с Анатолием на своих могучих плечах, пробираясь сквозь ряды обезумевших, заподозривших Распупина в измене, чертей. То, что довелось лицезреть последнему по возвращению в город было еще цветочками – ягодки же теперь окружали их со всех сторон – красные, двуногие, и с копытцами. Это нельзя было назвать нашествием в прямом смысле слова: чтобы убивать и грабить и жечь – нужны те, в отношении кого можно совершить подобное. Черти в некотором смысле ступили на выжженную землю – вдвойне разграбленную и втройне изничтоженную, и их меры можно было назвать разве что превентивными, но никак не целесообразными. Те, кому свойственна тревожность, часто моют руки, так как боятся, что на них могут остаться бактерии: в роли бедных бактерий теперь выступали люди, которых вследствие недавнего конфликта в городе осталось столь мало, что чертям начинало казаться, что они собаки, доедающие невкусные объедки с барского стола. Тем не менее, нельзя было сказать, что черти были здесь лишними – ведь всякая трагедия проходит в несколько этапов, она требует, чтобы у картины было свое красивое завершение; и вот, они, пришедши как порядочные люди, и с полной ответственностью подошедши к делу, решили завершить уже порядком подзатянувшийся триптих.
Чем же руководствовался Распупин, когда вел чертей в людской мир? Разве он не допускал вероятности, что те поведут себя недружелюбно? Или он думал про себя, что черти тоже люди? Возможно, причиной подобного его решения послужил его филантропический взгляд на мир, т.е. некое свойственное его действиям бескорыстное зло, которое он сам, как уже было сказано, понимал скорее как корыстное добро. Он просто не мог оставить чертей в беде, не мог оставить их в Аду. А последствия… их всегда можно предотвратить, или, в крайнем случае, искупить, как думал Распупин, правда, теперь, оставалось надеяться лишь на последнее.
Они бежали по теперь уже оживленному проспекту, с той разницей, что все, что можно было назвать живым, было чертями. Люди лежали либо растерзанными и мертвыми на земле, либо прямо на глазах у Иннокентия, Распупина и Тольки, вылетали из уютных окон. Черти напоминали викингов, грабителей по своей природе, и потому не брезговали прошарить какие-либо квартиры или дома на наличие ценных предметов. Людей они незамедлительно убивали. А если человек был священником, то предварительно раздевали его и били копытцами. Особо жестокой была чертовская дивизия «Чертоличина», которая набиралась из местных коллаборационистов, чудом сумевших убедить дьявольских захватчиков в своей верности. Эти ребята подавляли последние очаги сопротивления, а также внедрялись в людские кучи и устраивали диверсии. Из-за них выживших людей теперь терзал не только страх перед чертями, но также и перед собственными товарищами. Возникала атмосфера паранойи.