Помимо выпрыгивающих из окон людей, из окон выпрыгивали также и черти, так называемые «коммандос», самые сильные из чертей и самые безжалостные – изначально они предполагались в качестве охраны для «чертофюрера», т.е. Чертопупина, т.е. Распупина, но теперь, ввиду ухода последнего и отсутствия у него политического завещания, впали в абсурдность существования и предались деструктивному неподконтрольному нигилизму. Они обладали довольно большой мышечной массой, и если доводилось приземлиться на машину, то оставляли значительные вмятины, а затем, издавая рык берсерка, бежали за врагом.
– Кеша, берегись! – крикнул Распупин, когда увидел одного такого. Тот как раз спрыгивал на машину со второго этажа вслед за человеческим прыгуном-окносигателем. Но убедившись, что его жертва мертва, переключился на здоровый силуэт Иннокентия. Как истинный ницшеанец, он не мог проигнорировать такого вызова судьбы, и, отыскав из глубин своей личности последние запалы смелости, ринулся в бой. Иннокентий, не имея свободных рук (ими он крепко держал на своих плечах Распупина и Анатолия), решил просто увернуться от идущего своим лбом на таран супер-черта. «Держитесь крепче» – тихо он сказал своим компаньонам, и миновал это обезумевшее препятствие. Тот крепкий черт просто врезался своей головой в один уже покорёженный автомобиль, и громко заревел. Распупину показалось, что именно так скулила на торфяных болотах баскервильская собака, и впал во временное оцепенение. То же самое испытали и Иннокентий с Анатолием.
– Смотрите! – крикнул Толя, увидев вдали белую лошадь, выглядывающую из-за угла дома.
Несомненно, эта была та самая лошадь. Глаза ее по-прежнему были полны печали, но все же, в отличие от предыдущего раза, в них теперь можно было разглядеть и надежду. Распупин и Иннокентий тоже обратили на нее внимание. Но когда стали подбегать ближе, то увидели, что лошади осталось жить считанные секунды. Какое-то существо, издали напоминающее элитного черта из группы «коммандос», накинулось на нее и вонзило свою грязную пасть прямо в шею, впоследствии выдернув зубами позвоночник.
– Не смотри на это, Толя! – крикнул Распупин, и закрыл своей огрубевшей ладонью его лицо.
Лошадь была теперь белой только внутри, снаружи она была красной – на подобное особое внимание обращал Иосиф Виссарионович. Быть может, именно так тот самый конь с известной картины стал красным? А тот, кто его купал, просто хотел отмыть его от крови?
Хоть Иннокентий изначально и хотел пойти в том направлении, откуда выглянула белая лошадь, все же теперь он предпочел свернуть на другую улицу, поворот на которую вот-вот должен был попасться им на пути. Распупин по-прежнему закрывал глаза Анатолия ладошкой, так как боялся, что его мягкое юное сердце не выдержит подобного зрелища. Но когда они приблизились достаточно близко, чтобы увидеть, чьей жертвой стала лошадь, он сам предпочел закрыть себе глаза ладошкой: перед ними предстал человек. Этот дикарь, если только подобное мягкое обозначение могло бы выразить его истинную сущность, не стал обращать на них внимания, он был поглощен поеданием лошадиных внутренностей.