«Не волнуйся, время лечит. По себе знаю», – успокаивала я Ирину.
«Мне всегда хотелось подтверждения Бориной любви, а его непонимание и главное нежелание изводили меня. Душа моя жива, пока в ней есть любовь. Тогда есть чем жить и для чего жить. Я живу своей и его любовью ко мне. Мне надо, чтобы меня любили и доказывали это. Но навязать любовь нельзя. Ссоры всё больше разрушали наши отношения. «Зачем ему нужна жизнь, омраченная бесчисленными скандалами?» – горестно недоумевала я. Борис довёл меня до чего-то такого, чему и названия нет в русском языке. По крайней мере, я не знаю такого медицинского термина. Я думала: придёт ли для него время беспощадного неумолимо-отчаянного раскаяния? Не пришло. Наша вера – вечная инфекция идеалистических соблазнов!.. Возможно, ему казалось, что моя любовь беспредельна, но она оборвалась, истаяла, истлела вместе с верой в его любовь… А хотелось, чтобы мы как две яркие звезды горели одинаково и одновременно. Несбывшаяся мечта.
Боже мой, семь лет непереносимых кошмаров! И ради чего? Такого варианта своей жизни я не предусматривала. Я считала замужество одним из главных прекрасных моментов жизни. Но счастье требует от обоих партнёров высокой внутренней культуры. И почему, чтобы что-то изменить в лучшую сторону, нам обязательно нужны трагедии?.. Потом я словно прозрела. Весь мир стал иной, и я смогла преодолеть себя. Я ушла от Бориса и считала, что больше не отрекусь от своего решения. Наверное, это был акт отчаянной храбрости, а может, просто непредсказуемый жест безысходности. Иногда мы совершаем важные шаги, даже оказываясь в условиях совершенной обезличенности, или когда вдруг на какой-то момент нам кажется, что мы олицетворяем что-то очень значительное – допустим, оберегаем детей – и это служит нам источником силы и вдохновения. Правда, ненадолго…»
«А некоторыми руководит лишь подленькое желание рассчитаться с кем-либо за свои неудачи. Но я думаю, что подобные желания, как правило, не доводят до добра. Такими людьми движет внутренняя потребность любым способом защитить себя, даже неправого. И это прискорбно. Вражда в любом случае гибельна. Но во имя мнимого добра тоже совершается много зла. Ловушки всегда открыты. Но ведь можно туда и не войти…» – говорила я Ирине общие фразы. Но они не отвлекали её.
«Подумать только, неужели я когда-то видела в Борисе самого главного для себя человека? Я разве что не молилась на него, а он растоптал мою любовь. Я желала нежного проникновения в души друг друга: прикоснуться, взглянуть, улыбнуться – и вот оно счастье! Он же не чувствовал его, не подпускал к себе, отталкивая грубостью, капризным упрямством. Скажу больше: основные атрибуты возбуждения моего мужа – слова. Боре требовалось, чтобы ему каждый день во весь голос кричали «Я люблю тебя!». А мне казалось, что любовь не нуждается в громких воззваниях, что они её огрубляют, упрощают. Истинные чувства в повседневной жизни должны проявляться скромно, нежно. Моя любовь к Борису была музыкой в душе, у меня к нему было столько нежности! Я окутывала его ею как облаком и стремилась унестись с ним в небо. А он не улетал… Ему нравилось, что я люблю его, и этого ему хватало. В этом он видел свое наслаждение и счастье. «Я же прихожу к тебе ночью. Я молодец. Я муж, я Бог, я твой! Хвали меня». Но такое же удовольствие, но более сильное, он испытывал от того, что нравился другим женщинам, тем, «особенным».